Мир Политики

После того как Мицкевич уехал в пожизненную эмиграцию, дороги их разошлись. Мицкевич до конца жизни был поэтом-борцом, а Пушкин из «певца вольности» становится «последним певцом Империи» (так оценил его Г. Федотов). 

В 1824 г. Пушкина, как он писал позже, «за две строчки нерелигиозные» в письме, перехваченном полицией, уволили со службы и выслали в село Михайловское (имение его матери) под надзор губернского начальства и духовных властей. Через два года поэт пишет новому царю Николаю Первому письмо, в котором «с истинным раскаянием и с твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку» (т. 10, с. 162) просит позволения ехать в Москву или Петербург (здесь и далее даются ссылки на том 10-й «Полного собр. соч.» А.С. Пушкина; Л., 1979). Царь вызывает поэта к себе, беседует с ним, освобождает его от прежнего наказания, дает право жить, где захочется. «Пиши и пиши, я буду твоим цензором»,– кончил государь и, взяв его за руку, вывел в смежную комнату, наполненную царедворцами. «Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем» (Вер., с. 24). Как свидетельствует А.П. Пятковский, тогда же царь, идя рядом с Пушкиным и ласково указывая на него своим приближенным, сказал: «Теперь он мой!» (Вер., с. 29). 

За Пушкиным еще продолжается тайный надзор, но шеф корпуса жандармов Бенкендорф уже докладывает царю, что Пушкин «всюду говорит о Вашем Величестве с благодарностью и глубочайшей преданностью» (Вер., с. 32). Еще через некоторое время в очередном донесении главный жандарм сообщает: «Пушкин, после свидания со мной, говорил в Английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и заставил лиц, обедавших с ним, пить за здоровье Вашего Величества. Он всё-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно» (Вер., с. 78). И вот поэт уже пишет верноподданническое стихотворение «Стансы» в честь императора. Некоторые друзья Пушкина в таких его отношениях с царем видели предательство их прежним общим интересам. П. Вяземский, А. Тургенев и другие особенно осуждали поэта за его апологетическо-имперские стихотворения «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». О восславленной Пушкиным победе над польскими повстанцами Вяземский писал: «Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь» (Вер., с. 270). 

Сопоставляя различные свидетельства современников Пушкина и его собственные письма, можно воспроизвести историю появления на свет этих апологетических произведений. Желание Бенкендорфа и царя «направить перо» Пушкина в нужном для них направлении хорошо чувствовал и сам поэт. 21 июля 1831 г. он через того же Бенкендорфа предлагает царю свои услуги. «Если государю императору угодно будет употребить перо мое, то буду стараться с точностью и усердием исполнять волю Его Величества и готов служить ему по мере моих способностей» (т. 10, с. 499). Предложение приняли с удовлетворением. 

И вот уже, как свидетельствует П.И. Бартенев, Пушкин «пишет по желанию государя» (Вер., с. 268) свое послание «Клеветникам России». Сын царя, будущий император Александр Второй, тоже оставил свидетельство: «Когда Пушкин написал эту оду, он прежде всего прочел ее нам» (Вер., с. 268). Оба стихотворения, созданные в духе великодержавности и имперского мышления, опубликованы в августе 1831 г. 

И тут же как из рога изобилия посыпались на автора щедрые «благодеяния Его Величества» (т. 10, с. 499). 

14 ноября этого же года «государь император высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его в государственную Коллегию Иностранных Дел» (Вер., с. 275). Через 20 дней еще один императорский Указ: «пожаловать коллежского секретаря Пушкина в титулярные советники» (Вер., с. 279). Одновременно Пушкин назначен придворным историографом (для написания истории Петра Великого). Добавим: с наибольшим по тогдашним меркам жалованием в 5000 рублей в год (Вер., с. 287), куда большим, чем получал на той же должности предшественник Пушкина – известный историограф Карамзин. Для сравнения напомним, что Н.В. Гоголь в то же время, преподавая в высшем учебном учреждении, имел «скверное жалованье университетское 600 рублей годовых» (Вер., с. 400). 

Письменные контакты с царем Пушкин осуществлял через Бенкендорфа. Сохранилось 58 таких писем. В одном из них поэт сообщает, что хотя он за свою службу и получает большую сумму жалованья, но ему не хватает денег для проживания в Петербурге и что за четыре года после женитьбы имеет много долгов. Скоро поэту из казны выдали в заем 30 тысяч рублей (Вер., с. 393). 

Иногда поэт встречался и с самим царем: то в царскосельском саду, то в других местах. Однажды император с семьей ехал в экипаже и, увидев шедшего близ дороги Пушкина, громко приветствовал его по-французски (Вер., с. 391). Поэт почтительно ответил ему. Встречи стали очень частыми, после того как высочайшим Указом «всемилостивейше пожаловали титулярного советника Александра Пушкина в звание камер-юнкера двора нашего» (Вер., с. 345). Правда, поэт был не совсем удовлетворен этим самым низким придворным званием, которое, как он записал в «Дневнике», «довольно неприлично по моим летам» (Вер., с. 345), однако не отказался от камер-юнкерства и оставался в этом звании до последних дней жизни. 

Когда поэт после дуэли с Дантесом умер, император распорядился: «1) заплатить долги; 2) заложенное имение отца очистить от долга (а это, как потом подсчитали, аж 120 тысяч рублей. – И. Л.); 3) вдове пенсион и дочери до замужества; 4) сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на службу; 5) сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей; 6) единовременно 10 тысяч рублей» (Вер., с. 458, 593). 

Между прочим, когда речь идет о Толстом или, скажем, Тургеневе, то обычно не забывают напомнить, что они имели собственные имения, а о Пушкине пишут только, что он из дворян. А между тем он также имел имение в селе Кистеневе Нижегородской губернии – 220 крепостных крестьян мужского пола с женами и детьми. Правда, он, как только получил это наследство от отца, сразу заложил в ломбард 200 душ за 38 тысяч рублей (Вер., с. 242). В письме Пушкина к К. Рылееву читаем: «Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством (мое дворянство старее)» (т. 10, с. 138). 

Вернемся теперь к национально-освободительному польскому восстанию 1830-1831 гг. и реакции Пушкина на эти события. «Известие о польском восстании, – писал поэт 9 декабря 1830 г., – меня совершенно потрясло. Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены… Любовь к отечеству в душе поляка всегда была чувством безнадежно мрачным. Вспомните их поэта Мицкевича» (т. 10, с. 650). И еще в одном письме (21.01.1831) вспоминается Мицкевич: «Мы получим Варшавскую губернию, что следовало осуществить уже 33 года назад. Из всех поляков меня интересует один Мицкевич. В начале восстания он был в Риме, боюсь, не приехал ли он в Варшаву, чтобы присутствовать при последних судорогах своего отечества» (т. 10, с. 652). Уверенность Пушкина, что «Варшаву возьмут без выстрела» (т. 10, с. 257), не оправдалась. «Певец Империи» нервничает, хочет сам отправиться в Польшу. То Бартеневу, то Нащокину на полном серьезе говорит, что «бросит всё и поедет биться с поляками» (Вер., с. 239). Почему-то, однако, не поехал. 

И дальше с пристальным, неослабевающим вниманием следил Пушкин, как царизм душил повстанцев и, как истинный великодержавник, близко к сердцу принимал неудачи российского войска. 1 июня 1831 г. в письме к П. Вяземскому Пушкин сообщает ему некоторые подробности о битве под Остроленкой (14 мая), о том, как по-геройски вел себя польский главнокомандующий Ян Скржинецкий: «Он, раненный в плечо, уронил палаш и сам свалился с лошади, вся его свита кинулась к нему и посадила опять на лошадь. Тогда он запел «Еще Польска не сгинела», и вся свита его начала вторить… Всё это хорошо в поэтическом отношении. Но всё-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна» (т. 10, с. 273). Вот он каков, Пушкин… 

Зато как воспрянул духом поэт, когда узнал, что «Польши участь решена»: «Победа! Сердцу сладкий час! Россия! Встань и возвышайся! Греми, восторгов общий глас!..» На торжество вызывается даже тень предков: «Восстав из гроба своего, Суворов видит плен Варшавы; вострепетала тень его от блеска им начатой славы!» Это тот самый Суворов, который в 1794 году залил беларускую и польскую земли кровью, задушил восстание Костюшки, а немного раньше – восстание Пугачева. 

Досадно и обидно было Мицкевичу, что тот, кого он называл «певцом вольности», теперь служит царизму и славит его захватническую политику. В изгнании, далеко от порабощенной родины Мицкевич пишет стихотворение «Русским друзьям». Первым вспоминает Рылеева. Его уже нет. «Светлый дух Рылеева погас. Царь петлю затянул вкруг шеи благородной, Что, братских полон чувств, я обнимал не раз. Проклятье палачам твоим, пророк народный! ». Второй – Бестужев – воин и поэт. «С поляком за руку он скован в руднике, И в тачку их тиран запряг, обезоружив». Эти двое, жертвы деспота-царя, называются поименно. 

Третий – безымянный, но легко угадывается. Он «золотом иль чином ослеплен», «наказан небом строже: Быть может, разум, честь и совесть продал он За ласку щедрую царя или вельможи. Иль, деспота воспев подкупленным пером, Позорно предает былых друзей злословью, Иль в Польше тешится награбленным добром, Кичась насильями, и казнями, и кровью». 

Пушкин, прочтя это стихотворение, напечатанное в сборнике, изданном в Париже, начал было писать ответ Мицкевичу. Стихотворение начиналось строкою «Он между нами жил…», но так и осталось не дописанным до конца, при жизни не печаталось, увидело свет только в посмертном издании 1841 г. Есть в стихотворении строки, в которых отчетливо видится тактика, свойственная многим сегодняшним политикам: скажешь им горькую правду в глаза – сразу включат тебя в стан подкупленных врагов: «Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом стихи свои, в угоду черни буйной, он напояет. Издали до нас доходит голос злобного поэта…» 

Мицкевич словно предчувствовал такой резонанс. Его стихотворение «Русским друзьям» завершает строфа: «А если кто из вас ответит мне хулой, Я лишь одно скажу: так лает пес дворовый И рвется искусать, любя ошейник свой, Те руки, что ярмо сорвать с него готовы». 

Ещё один штрих к неординарной личности Адама Мицкевича. 

Поручик Дантес, приехавший из Франции «на ловлю счастья и чинов», за вызов на дуэль и убийство Пушкина был разжалован в рядовые, лишен российского гражданства и выслан за границу. Когда Мицкевич узнал о смерти Пушкина, то опубликовал в зарубежной печати письмо, в котором писал, что считает долгом отомстить за смерть своего друга Пушкина и вызывает Дантеса на дуэль (Вер., с. 623). Но дуэль не состоялась. 

В заключение поясним еще, почему Г.П. Федотов называет Пушкина «последним певцом Империи». Он писал: «После Пушкина, рассорившись с царями, русская интеллигенция потеряла вкус к имперским проблемам и национальным и международным проблемам вообще… Она возмущалась насильственной русификацией или крещением инородцев, но это возмущение относилось к методам, а не целям. Ассимиляция принималась как неизбежное следствие цивилизации…» 

Можно, однако, вспомнить отдельные, хоть и редкие исключения. Так, И.С. Аксаков на страницах журнала «Дни» горячо поддерживал деятельность Муравьева-Вешателя в «Северо-Западном Крае». 

Был однажды срыв и у Н.А. Некрасова. Спасая от закрытия журнал «Современник», он 16 апреля 1866 г., приняв участие в официальном чествовании Муравьева-Вешателя, прочел в его честь хвалебное стихотворение, начинавшееся строками: «Бокал заздравный поднимая, еще раз выпить нам пора здоровья миротворца Края. Так много ж лет ему! Ура!» После, однако, Некрасов до конца жизни болезненно переживал угоднический грех. Он писал: «Не торговал я лирой, но бывало, когда грозил неумолимый рок, у лиры звук неверный исторгала рука моя…» Поэт не один раз раскаивался в своем неправильном шаге. 

У Пушкина же раскаяния не было. И не могло быть.