Владимир ВОРОНОВ

Подвиг разведчицы

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчиль и генерал Шарль де Голль в освобожденном Париже
Парижане перед портретом Гитлера через день после того, как немецкий гарнизон сложил оружие, август 1944 года

С 1940 года ее готовили для нелегальной работы. Во время войны она перебрасывала разведчиков через линию фронта, участвовала в восстановлении агентурной сети в Европе. Вспоминает ветеран военной разведки Тамара Романовна КЛИМЕНКО

Ни о какой разведке Тамара Трембач не помышляла. На дворе был 1936 год, за плечами школа и рабфак. Нашей героине 16 лет, и грезила девчушка со станции Путепровод, как и многие, авиацией.

– Авиация тогда в большой моде была. А ближайший город, где были институты, – Харьков, вот я и поехала поступать в Харьковский авиационный. Выдержала экзамены, но меня не приняли – выдали справку, что по возрасту не прошла. С этой справкой я могла поступать куда угодно. Иду по улице, вижу вывеску: «Iнститут лінгвістичной освiти» – Институт лингвистического просвещения. Зашла. А уж как увидели мою справку из авиационного, уговорили остаться. На французском отделении у них как раз был недобор. Рядом аэроклуб – как же я могла пройти мимо! Но… не приняли по росту: двух сантиметров не хватило. Поступила в парашютную школу. Всю зиму занимались, а весной уже прыгали. Так в 17 лет стала парашютисткой – параллельно с учебой в институте. Но и с мечтой об авиации расставаться не собиралась. В том же аэроклубе пошла на штурманское отделение. Вдобавок на Украине тогда очень голодно было, а в аэроклубе давали поесть. Когда возили на аэродром – толченую картошку с водой, кусок хлеба, а то и котлету, неизвестно из чего, правда, сделанную. В общем, и парашютисткой была, и штурманское отделение закончила, получив специальность летнаба – летчика-наблюдателя. Да еще и альпинисткой заделалась. А в авиацию все не принимают! Вот тогда я и написала слезное письмо наркому обороны Ворошилову: хочу быть летчиком.

И что вы думаете? Из Москвы пришел ответ: зачислить. Но рост у меня был такой маленький, что до педалей ноги не доставали, так мне мешочки с песком подкладывали, выдвигали все, что можно выдвигать. А на четвертом курсе лингвистического к нам из Москвы приехал военный – помню его фамилию, Капустин. К нему стали вызывать некоторых студентов на беседы. Дошло до меня: предложил после окончания продолжить учебу в специальной школе. Чему там придется учиться, чем заниматься, он не распространялся – дал понять, что это как-то будет связано с языком и военным делом. Еще сказал, что если я подойду, к новому году вызовут в Москву. Вызвали нас 12 человек. Поселили по двое в гостинице «Москва», на 12 этаже, с видом на Кремль и Красную площадь, помню даже номер комнаты – 10-12. Еще помню, как в номер принесли сказочный ужин – огромный чайник с чаем и бутерброды с колбасой и с черной икрой. Впервые тогда ее попробовала, но икра мне как-то сразу не понравилась. А потом с нами беседовали разные специалисты, похоже это было на то, что сейчас называют тестированием. Шесть человек отсеяли. Нам уже открыто говорили, что для защиты Родины нужны люди подготовленные, знающие, способные сделать все, чтобы узнать планы противника. Мне сказали, что если я пройду, по окончании института вызовут в Москву. Так прошла зима, весна, все уже получили распределение – тогда оно было обязательным, а мне назначения все нет и нет. Но, если честно, меня это совсем не заботило: я все еще страстно хотела заниматься только авиацией. И вдруг – телеграмма: в Москву...

Слушая Тамару Романовну, вспоминаю: советская военная разведка в канун войны переживала не лучшие времена. За три года, с 1938-го по 1941-й, сменилось шесть начальников. В 1940-м Разведупр возглавлял 33-летний генерал-лейтенант Иван Проскуров. Еще пять лет назад летчик Иван Проскуров командовал экипажем, потом отличился в боях в Испании. Старшему лейтенанту присвоили звание Героя Советского Союза, и он тут же стал майором, по возвращении в СССР получив под свое начало авиабригаду, потом отдельную авиационную армию. Затем стремительно вознесся в кресло заместителя наркома обороны – начальника военной разведки. К тому времени репрессии истощили центральный аппарат военной разведки, и на смену истребленным профессионалам приходили майоры-дилетанты. «В Центральном комитете партии, – вспоминал в своих мемуарах ветеран военной разведки генерал-майор Виталий Никольский, – считали, что в разведке, как, впрочем, и повсюду, самое главное – пролетарское происхождение...» Ту эпоху в Разведупре так и окрестили – эра майоров. Вдобавок и нелегальная сеть была вырезана руками самих чекистов.

Хитрый домик

– Готовили нас практически индивидуально, – рассказывает Тамара Романовна об учебе в разведшколе, – распределили по «точкам» по несколько человек, жили за городом в отдельном доме. Там была обслуга и все, что полагается для жизни, – ведь хозяйством мы не занимались, только спецподготовкой. Конечно, я прекрасно помню, где был этот дом, мы же регулярно ездили на электричках в Москву – проводили учебные встречи со связниками, отрабатывали пароли, явки. Не буду называть это место: может, этот домик и по сей день используют для подготовки. Нас учили водить машину, играть в теннис, ездить на велосипеде. Кого-то – радиоделу. Приезжали и преподаватели по общеобразовательным дисциплинам, доводили до совершенства язык. У меня основным был французский, еще знала испанский и итальянский, но похуже. И, разумеется, изучали ту страну, куда могли направить, ее историю, обычаи. Была и другая подготовка.

Как и положено опытной разведчице, Тамара Романовна до сих пор бережет военную тайну. Которую, впрочем, можно слегка приоткрыть, заглянув в редкие воспоминания ее коллег. Уже упомянутого Виталия Никольского готовили практически тогда же – возможно, в том же самом «домике». «В целях конспирации слушатели были разбиты на небольшие учебные группы, располагавшиеся на «точках» за городом. Группы не были связаны между собой, поскольку имели полностью автономные хозяйства... Наша «точка» располагалась под Москвой в особняке, который скрывался в гуще деревьев и был огорожен высоким дощатым забором... На «точке» имелись свои учебные кабинеты, лаборатории, спортплощадка, пищеблок». Перед прибытием на «точку» всем слушателям меняли фамилии, выдавали новые документы прикрытия. Об учебе в разведшколе было запрещено говорить даже ближайшим родственникам. И не было там экстравагантных штучек из шпионских романов, а были криптография, радио- и фотодело, страноведение. Не менее пяти часов в день – иностранный язык. И, разумеется, штудирование трудов классиков марксизма-ленинизма.

Схоже описывает подготовку военного разведчика той поры полковник Сергей Полторак, биограф Кента – разведчика Анатолия Гуревича, одной из ключевых фигур знаменитой советской разведывательной сети в Европе, «Красной капеллы». Правда, сетует он, учеба эта, «несмотря на всю ее интенсивность и квалифицированность инструкторов, как показала дальнейшая жизнь, была крайне поверхностна. Она отдавала кустарщиной несложившегося еще опыта военной разведки». Наиболее же уязвимым в подготовке будущих разведчиков полковник считает то, что они «не представляли себе специфики жизни нелегала в совершенно незнакомом обществе».

Кстати, среди преподавателей изредка встречались и опытные нелегалы. Например, Тамару Романовну учил Яков Бронин, он же Горин (была у него и масса других псевдонимов) – в качестве резидента Разведупра он в 1933 году сменил в Шанхае Рихарда Зорге. Хотя, конечно, будущая разведчица не знала ни подлинных имен своих наставников, ни некоторых пикантных моментов их биографий. Что касается Бронина, то даже в центральном аппарате разведки лишь единицы были в курсе, что именно он в октябре 1934 года написал на Зорге тот самый донос, который посеял в Центре недоверие к разведчику, по сути, сгубив его. Курсантам Высшей специальной школы Генштаба РККА (так именовалась разведшкола) не рассказывали, что учивший их премудростям нелегальной работы «великий нелегал» в 1935 году провалился сам, потянув за собой всю шанхайскую агентурную сеть Разведупра.

– Мы проучились с августа 1940-го по апрель 1941 года, – продолжает Тамара Романовна. – А потом нас отправили на практику в Прибалтику. Она уже к тому моменту стала наша, но в то же время как бы еще была заграницей. Мне выдали журналистские документы прикрытия – удостоверение корреспондента «Комсомольской правды». Отправили меня на две недели в Литву, в Каунас, тренироваться в сборе информации. Знаете, просто чувствовалось, как нас там ненавидят! Мы старались не афишировать, что мы русские, и как можно меньше рассказывали о себе. А в июне началась война. Об этом мы узнали в электричке по дороге в Москву, где каждый из нас должен был провести учебную встречу со связником. Но в тот день на встречу никто не пошел, вернулись на «точку».

Куда именно планировали забросить Тамару Романовну, она не знает. Видимо, на усиление парижской или, что более вероятно, двух бельгийских резидентур, Кента или Паскаля, – там катастрофически не хватало кадров. Но к лету-осени 1942 года немецкая контрразведка разгромила агентурную сеть советских разведок в Европе (и военной, и политической) «Красную капеллу». Виды на разведчицу поменялись в начале войны. И Тамара получила задание: осесть в Батуми. Москва всерьез опасалась, что против СССР на стороне немцев может выступить Турция и Иран.

Ценой больших потерь

– Ожидали тогда, что немцы двинутся и со стороны Ирана. Потому меня отправили в Батуми, я даже успела там на работу устроиться, чтобы легализоваться. Но немцы так быстро наступали, уже дошли до Ростова! Так что в Батуми я не засиделась, отозвали в Москву, а потом отправили в воинскую часть особого назначения, на Кавказ. Там мы готовили разведчиков для заброски в тыл врага.

«В Разведывательном управлении началась лихорадочная деятельность по подбору и подготовке разведчиков для работы в тылу противника, – вспоминает Виталий Никольский. – Наверстывались беспечные упущения мирного времени... Создавались школы по подготовке командиров групп, радистов, разведчиков. Причем преподавателей от слушателей отличало лишь служебное положение, так как ни теоретической, ни тем более практической подготовки все они не имели.... Опыт приобретался ценой больших потерь».

– Людей для заброса в тыл к немцам мы готовили очень быстро. Учили радиоделу, основам конспирации, как вести себя в тылу врага, как наладить связь, чтобы не попасть в ловушку, – рассказывает Тамара Романовна, – три-четыре учебных прыжка – и забрасывали. Нельзя было останавливаться, немец так далеко зашел! И сколько оказалось предателей среди населения! Своих подопечных мы сопровождали на самолете через линию фронта. Задания разные были: совершить диверсию, выйти на связь с партизанской группой, проникнуть в немецкую часть, чтобы добыть оперативную информацию. Забрасывали радистов в партизанские отряды. Обычно, выяснив, что где-то есть какие-то склады, посылали диверсанта их взорвать. Или, например, посылали диверсанта, чтобы уничтожить какого-то человека – предателя. При этом на месте уже все подготовлено было, а наш человек должен был прибыть к месту как исполнитель. Учили, разумеется, как и где надо прятать парашют после приземления. Да многим мелочам, из которых складывается дело. Языку вот не учили: не было ни возможности, ни времени. Поскольку я закончила спецшколу еще до войны, меня назначили командиром взвода. Какие у нас были чудесные парни и девушки… А погибали очень многие. Некоторые возвращались, искалеченные. Сергей Соловьев из Ленинграда сумел вернуться с обмороженными руками, не знаю, остался ли жив. Некоторым предстояло оставаться на занятой врагом территории, легализоваться, им обычно сочиняли легенду: перебежчик, закоренелый враг советского строя и что-то еще в этом роде. Но легенды разрабатывали уже не мы, а разведотдел штаба Закавказского фронта. Экипировка несложная была: если радист – рация, питание к ней, если диверсант – взрывчатка. И у всех обязательно – финка и пистолет.

В одном из архивных документов той поры нашел подробное описание той экипировки: не слишком крупная сумма деньги, сухой паек от силы на два месяца – сухари, сало, немножко консервов, спирт, сахар, соль, спички. Если радист – надежная, но громоздкая рация «Север» и два комплекта батарей – это уже 10 кг. Еще была поношенная гражданская одежда. От денег все равно никакой пользы не было, поскольку в прифронтовой зоне ценности они не представляли, а гражданскую одежду перед заброской приходилось выменивать у местных жителей на военную форму. «Засыпались» разведчики на мелочах. Так, прекрасно подготовленная группа «3-М» («Три Марии»), засланная разведотделом Западного фронта, провалилась лишь потому, что при поверхностном обыске местные полицаи нашли у одной из девушек в кармане пальто книжечку проездных билетов московского метро, на которых тогда проставлялся и год, и месяц.

– Забрасывали обычно по одному, – продолжает Тамара Романовна, – на парашютах с самолетов: у нас были трехместные и двухместные, мы их называли «кукурузники». Когда вылет был на трехместном, кроме летчика и забрасываемого летел сопровождающий, а если У-2, отправляли летчика и парашютиста.

– А вас забрасывали?

– Нет, как комвзвода я отвечала за подготовку и сопровождала при выброске. Но два раза мне пришлось все же на своих ногах возвращаться через линию фронта – дважды наш самолет сбивали. Даже сейчас не хочется вспоминать этот ужас – страшно, когда стреляют по самолету, попадают в него, самолет падает, вы прыгаете, выдергиваете кольцо... Когда нас сбили в первый раз, мы с пилотом на земле потерялись, каждый выходил к своим поодиночке. В другой раз вдвоем выходили: тяжело пришлось – местности совершенно не знали, даже карт у нас не было. Долго блуждать пришлось, пока к своим не вышли. На передовой, правда, приняли хорошо, не пришлось долго доказывать, что мы свои: у нас были заранее условленные для перехода линии фронта пароли и, главное, командование нас ждало и разыскивало. А вообще сбивали наши самолеты нечасто: мы грамотно выбирали время, летали обычно ночью на бреющем полете, тогда самолет сбить очень трудно...

Несколько лет назад один из высоких чинов ФСБ сообщил, что только по линии НКВД в годы Великой Отечественной войны в тыл врага было заброшено свыше двух тысяч оперативных групп общей численностью 15 тысяч человек. 12 тысяч из них погибли. Военная разведка полных данных о своих разведчиках и диверсантах не сообщает. Известно лишь, что за первые шесть месяцев войны по линии военных разведорганов за линию фронта было заброшено не менее 10 тысяч человек. Почти никто из них не выжил. Ясно одно: ставка была сделана не на качество, а на массовость. Немцы тоже готовили агентуру как на конвейере: в 1941-1945 годах в советском тылу было выявлено 1854 вражеских агента-парашютиста. Разумеется, агентура забрасывалась не только по воздуху, но уже понятно, сколь скромнее были масштабы немецкой разведывательно-диверсионной деятельности.

Поцелуи Победы

– Потом меня вызвали в Москву, – продолжает Тамара Романовна. – В 1944 году открылся второй фронт, и пока союзники продвигались по Франции, мы готовились к командировке. Что мне предстояло? Как известно, немцы уничтожили всю нашу агентурную сеть на территории Западной Европы, и нам было поручено ее восстановить. Нашу спецгруппу отправили под видом комиссии по репатриации советских граждан с территории Западной Европы. Я в той группе была связником: должна была находить уцелевших агентов, восстанавливать с ними связь и вербовать новых. Еще мы ездили по тюрьмам, лагерям, отыскивая наших людей, потому что американцы их от нас прятали. Всего нас было 12 человек, все работали под официальным прикрытием. А вообще, там еще никого, кроме нас, и не было – ни посла, ни военного атташе. Миссию нашу возглавлял генерал Драгун.

До Франции добирались долго и сложно. Чуть не всю осень 1944 года – ведь везде бушевала война. Летели по маршруту Москва – Сталинград – Баку – Тегеран – Багдад – Каир. В Каире застряли надолго. Так что успели и к пирамидам экскурсию совершить, и на верблюдах покататься (смеется). Из Каира перелетели в Триполи, оттуда на Корсику. В конце концов приземлились в Марселе, оттуда на машинах в Дижон, где был штаб союзников. Переночевали в гостинице, а на другой день отправились в Париж.

Там и началась настоящая работа: и по линии разведки, и та, за которую мы отвечали официально. На мне еще был перевод с французского, а моя коллега, Лариса, переводила с английского. Ходили мы, разумеется, в советской военной форме, мы с Ларисой носили погоны лейтенанта. Работали сначала во Франции, затем в Бельгии и Голландии. Случались и погони, как в детективах! Ведь во Франции в то время работало сразу несколько разведок – английская, американская и французская. За нами, естественно, следили. Помню, первая погоня случилась, когда я одна поехала на «Ситроене», чтобы встретиться с нашим агентом и передать ему деньги. Меня на мотоцикле долго преследовал англичанин, еле-еле оторвалась и ушла от него после передачи денег. В Бельгии однажды нам с моим начальником, Федотовым, тоже пришлось уходить от погони. Оторвались с великим трудом. Хотя обычно следили за нами не столь открыто, а очень грамотно. Как мы вербовали агентов? Знакомились, делали подарки, разговаривали, приглашали в гости. Люди к нам с удовольствием покушать приходили, потому что голодновато тогда в Париже было. И это действовало. Но особенно успешны стали вербовки, когда наша армия в начале 1945 года перешла в мощное наступление. Сразу почувствовалось, как резко изменилось настроение, многие хотели участвовать в победоносной миссии. И еще была непередаваемая атмосфера морального подъема! Когда мы приехали в Париж, княгиня Волконская, к примеру, отдала свой замок для раненых и наших перемещенных лиц, среди которых тоже было немало раненых. Потом она уехала в Советский Союз, и мы ее провожали.

Но даже сейчас я не имею права рассказать, как и кого мы вербовали, такие секреты срока давности не имеют. А вообще, не только же разведкой единой… Я вот влюбилась там во Францию – необыкновенно красивая страна! И даже просто ездить по ней удовольствием было необычайным. И в Бельгии с Голландией красиво. А в Амстердаме поразил квартал красных фонарей: девушки сидели там за стеклом, как на витрине – даже во время войны!

Победу я праздновала в Париже. Объявили, что война кончилась, и весь город высыпал на улицы, такой праздник начался! Французы праздновали по-сумасшедшему, они же такие эмоциональные. Увидели меня – я в советской военной форме – подняли меня на руки. Качали! Поставили на машину и заставили речь держать. А потом такое началось… Как они меня целовали! Я не одна, конечно, там оказалась, с нашими ребятами из миссии, тоже в форме, но качали и целовали только меня, парней целовать не стали (смеется). А я такая глупая еще была. Нам ведь когда-то говорили, что все французы – сифилитики, да-да, так и говорили. Когда вернулась в миссию, вдруг об этом вспомнила – такой мороз по коже пошел! Бросилась тереть щеки мылом и мочалкой, решив, что раз меня французы обцеловали, значит непременно заразилась...

Думаю, дело было не в мифической репутации французов, а в инструктаже. Из доступных материалов о подготовке советских разведчиков тех лет видно, как им на полном серьезе внушали, что не допустимы не только интимные контакты с иностранцами, но даже поцелуи! Ибо все иностранцы либо шпионы, либо больны...

Во Франции Тамара Романовна работала еще год. Потом ушла из военной разведки на «гражданку», состоялась как лингвист. Долгие годы возглавляла Всесоюзные заочные курсы иностранных языков.

1 мая 2010 года Тамаре Романовне Клименко исполнилось 90 лет.