Мир Политики

Понять из этой информации, почему Петр иезуитов "изгнал", кто их позже в России "признал", а затем, отчего Александр I снова "запретил" орден, совершенно невозможно.

Впрочем, дореволюционный словарь, в отличие от современного словаря, наоборот, многоречив и эмоционален. Он буквально кипит нескрываемым и ничем не сдерживаемым гневом: "Признавая власть папы непосредственным установлением Бога, а власть государей - проистекающею из воли народа и потому подлежащею контролю народа, а в последней инстанции контролю папы, иезуиты развили целую теорию революций, неповиновения законам, сопротивления государям и даже "тираноубийства". Теорию эту они не только проповедовали, но и применяли на практике. Нравственные теории иезуитов оправдывают обман, ложь, клятвопреступление, уничтожают всякое благородное побуждение к нравственному возрождению и усовершенствованию, разнуздывают самые грубые инстинкты, устанавливают компромисс между Божьей правдой и человеческой неправдой".

Приведенный выше текст - довольно типичный для того времени образчик монархического консервативно-православного менталитета - поясняет, почему слово "иезуит" получило в русском языке столь негативный оттенок.

Сторожевые псы верховной власти.

Сами иезуиты "революционерами" себя никогда не ощущали. Жозеф де Местр, посланник Сардинского королевства в Санкт-Петербурге, не без обиды сетуя Александру I на то, что власть начала притеснять орден, в 1815 году писал: "Иезуиты - это сторожевые псы верховной власти. Вы не хотите дать им воли грызть воров, тем хуже для Вас; по крайней мере, не мешайте им лаять на них и будить Вас. Мы поставлены, как громадные альпийские сосны, сдерживающие снежные лавины; если вздумают нас вырвать с корнем, в одно мгновенье все мелколесье будет снесено".

Екатерина, почему-то не упомянутая нынешним российским энциклопедическим словарем, приняла решение "признать существование иезуитов" в самый тяжелый для них момент, когда они стали изгоями во всем мире. Официально об уничтожении ордена было объявлено Папой Климентом XIV в его булле "Dominus ас Redemptor noster" в 1773 году.

Причин для гонений против иезуитов тогда называлось множество, чуть ли не каждый европейский монарх имел свой собственный счет к ордену. В Португалии орден обвинили даже в покушении на короля, хотя на самом деле речь шла о борьбе за власть в далеком Парагвае, где иезуиты на протяжении многихдесятилетий были полными хозяевами.

Принимать все эти разнообразные претензии монархов к иезуитам за чистую монету не стоит. На самом деле правильнее будет говорить, наверное, о конфликте королевской Европы (прежде всего Бурбонов) не с иезуитами, а с самим Ватиканом. Пришло время, и окрепший европейский абсолютизм решил указать католической церкви на ту нишу, где она должна, с его точки зрения, находиться. Иезуитский орден, как передовой отряд Ватикана, накопивший к моменту конфликта огромные богатства и добившийся путем кропотливой и изворотливой работы мощного политического влияния, естественно, стал главной мишенью.

Просветители и преподаватели.

На вопрос, почему Екатерина решила дать прибежище гонимым иезуитам, ответить не так просто. Ни прошлые отношения с католическими миссионерами, всегда вызывавшие только раздражение и подозрение у православных иерархов, ни сомнительная репутация самих иезуитов, ни обида за оскорбления, нанесенные униатами православию в Литве, ни, наконец, очевидный риск вызвать неудовольствие ряда европейских монархов - ничто не говорило в пользу подобного шага.

Наиболее полно свою точку зрения на дело иезуитов императрица выразила в письме к графу Шта-кельбергу 18 февраля 1780 года, где обосновывала свое решение богатым педагогическим опытом иезуитов, который может пригодиться и русским. "Всегда, - пишет Екатерина, - посредством ордена иезуитского преподавалося лучшее просвещение". Никаких других причин своего покровительства иезуитам Екатерина, во всяком случае, официально, не приводит.

Императрица не смотрела на католического воспитателя так мрачно, как руководство православной церкви, она видела, что педагоги-иезуиты не помешали Вольтеру стать безбожником, а Мольеру комедиографом.

К тому же другой крупный для Екатерины авторитет - Монтескье писал об иезуитах более чем благосклонно: "В Парагвае мы видим пример тех редких учреждений, которые созданы для воспитания народов в духе добродетели и благочестия. Иезуитам ставили в вину их систему управления, но они прославились тем, что первые внушили жителям отдаленных стран религиозные и гуманные понятия. Они задались целью исправить зло, сделанное испанцами, и принялись залечивать одну из кровавых ран человечества".

Гонимое государство мысли.

Можно предположить, что подобные высказывания и подвигли Екатерину на решение дать ордену прибежище в России. Наконец, если у власти и имелись какие-то опасения относительно иезуитов, то они на тот момент потеряли свою остроту: орден представлялся уже не могучей и влиятельной силой, а лишь терпящим бедствие утлым суденышком. Между тем на самом деле тонула лишь видимая всем организационная структура ордена, а не его идеология. У идеологии, как показало время, был свой ресурс непотопляемости.

Михаил Погодин, известный русский историк, в своих "Афоризмах" очень точно подметил: "Государства состоят из земли и людей... но есть еще государства такой-то мысли, такого-то верования - богословского, философского, политического, и их границы, их бестелесные связи распространяются, ... переносятся...напр. иезуитский орден, философия XVIII века, школа Аристотеля".

Любопытно, что из трех примеров, приведенных Погодиным, два имеют прямое отношение к екатерининскому периоду. Получается, что Екатерина добровольно открыла русские границы сразу для двух мощных "государств мысли" (французской философии и иезуитского ордена). Причем речь шла о двух государствах-антиподах, во главе первого стоял безбожник Вольтер, а во главе второго религиозный боецЛойола.

Великие покровители и враги.

Противодействие со стороны православной церкви, а также психологические и бюрократические барьеры на пути проникновения и той, и другой идеологии в Россию были примерно одинаковыми. А вот результат духовной интервенции оказался разным. Экспансия французской философии увенчалась несомненным успехом. Влияние ордена иезуитов оказалось скромнее. В заочном споре между Игнатием Лойолой и Вольтером победил француз: атеистов в России к середине XIX века появилось значительно больше, чем иезуитов. Попытки Ватикана прекратить деятельность ордена в России ни к чему тогда не привели. Их привилегии только расширялись. Иезуитам передали католическую церковь Святой Екатерины в Петербурге, а находившееся при ней училище преобразовали в иезуитскую коллегию.

Особую заботу об ордене проявил сын Екатерины император Павел I, он добился от Папы Римского издания в 1801 году буллы, официально восстановившей организацию в России. Когда этот документ дошел до Петербурга, он попал в руки уже следующего российского императора Александра I. Новый государь, поколебавшись, буллу все-таки обнародовал. Более десяти лет влияние ордена и при Александре шло вверх. Иезуитские миссии появились не только в Петербурге, но и в Москве, в Саратовской губернии, Астрахани, Одессе, Риге и даже в Сибири. Указ от 12 января 1812 года возвел Полоцкую иезуитскую коллегию в степень академии и дал ей все преимущества, дарованные университетам.

То, что российские власти всего через несколько лет (после того как орден был официально восстановлен Ватиканом) приняли решение выслать всех иезуитов из страны, конечно, трудно считать совпадением. Логика властей понятна: разгромленному и потерявшему свое влияние католическому ордену можно предоставить убежище, и наоборот, католический орден, вновь набирающий силу, опасен. Это совершенно очевидно, если внимательно прочесть официальные документы о высылке иезуитов. "Ныне открылось несомненно, что они (иезуиты), не сохраняя долга благодарности и не оставаясь смиренными духом, как христианский закон повелевает, и кроткими в чужой стране жителями, возомнили потрясать господствующую издревле в Царстве Нашем Православную Греческую Веру".

Дело иезутов.

На самом деле с 1812 по 1815 год иезуиты не сделали ничего принципиально нового, по сравнению с тем, чем они занимались в России прежде. Именной указ Сенату от 20 декабря 1815 года без иронии читать сложно. Властям в Петербурге "вдруг открылось" то, о чем громогласно вещал каждый православный поп в любом самом захолустном русском приходе из века в век. Ни одного нового тезиса в документе нет. Доклад министра, князя Голицына, по "делу иезуитов" завершается конкретными предложениями "кто именно, когда и чрез какие места будут отправлены и выедут за границу". Императорская резолюция на документе гласит: "Быть по сему".

Решение Екатерины II сыграло не только спасительную роль в судьбе самого ордена, но и наложило некий отпечаток, хотя и неприметный с первого взгляда, на духовную и интеллектуальную российскую элиту. Иначе и быть не могло. Среди русских фамилий, обучавшихся в иезуитском пансионе, можно встретить немало знаменитых: Голицыны, Толстые, Пушкины, Кутузовы, Одоевские, Глинки и так далее. Отголоски столь необычного для России образования и образа мыслей, если внимательно присмотреться, можно обнаружить то тут, то там в произведениях и письмах российских интеллектуалов-западников конца XVIII - начала XIX веков или в поступках некоторых русских революционеров-декабристов.

Подобный результат, безусловно, не устроил бы основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолу, одним из главных девизов которого было: "Стать всем для всех, чтобы приобрести всех!" В России эту задачу реализовать не удалось. Иезуиты стали всего лишь "кое-чем для кое-кого" и приобрели немногих.