Мир Политики

«Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное их выражение; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ»

(Статья 19 Всеобщей декларации прав человека. ООН, 1948)

Французская коллега спросила меня в письме: кто сегодня говорит в России? Имелось в виду, кто имеет возможность свободно выражать свою точку зрения, к примеру, на российском национальном телевидении. Я ответила: есть такой человек. Даже два. И вы их знаете. Это президент Медведев и премьер-министр Путин. Возможно, именно тот факт, что в прошлом году в России был один такой человек, а теперь их двое, способствовало нашему продвижению в ежегодном рейтинге свободы прессы в мире, проводимом международной организацией «Репортеры без границ». Россия поднялась со 144-го места на более почетное 141-е, из 173 государств-участников рейтинга.

О свободе прессы в мире, о тех условиях, в которых сегодня работают журналисты в разных странах, в горячих точках, о погибших при исполнении служебных обязанностей мы говорили в Париже на симпозиуме «Свобода выражения мнений: развитие, демократия и диалог», организованном ЮНЕСКО в честь 60-летия принятия ООН Всеобщей декларации прав человека. 

Сначала мне показалось, что я вообще единственная русская в переполненном многонациональном зале. Но после моего выступления выяснилось, что нас тоже двое. Представительница департамента информации российского МИД – так она представилась – дала гневную отповедь независимой российской журналистке в моем противном лице. Видимо, предполагалось, что я должна сказать что-то хорошее о политике нашего государства в отношении прессы. А я – все о неприятном. О том, что российская власть не торопится расследовать нераскрытые убийства моих коллег, о том, что Россия – в первых рядах по числу журналистов, погибших при исполнении своих обязанностей, среди стран, на чьей территории не ведется боевых действий, о невозможности высказывать альтернативную точку зрения на национальных телевизионных каналах, об отсутствии дискуссии в обществе, о том, как трудно приходится коллегам в регионах.

Моя оппонентка добросовестно выполнила пропагандистскую миссию. Особое возмущение у нее вызвала цифра ушедших из жизни в 2007-2008 гг. при выполнении журналистского долга коллег, озвученная в Москве во время очередной, восьмой по счету церемонии вручения Премии Артема Боровика лучшим российским журналистам-расследователям. Девушка убеждала зал, что список, которым располагает она, на несколько фамилий короче. Как будто, даже если бы в нем была только одна фамилия, ситуация выглядела бы лучше.

Представительница департамента информации не согласилась и с моей оценкой ситуации на российском телевидении. По ее словам, в России чуть ли не 400 (!) негосударственных телеканалов, мол, цензоров при всем желании на всех не хватит. Цензоров, может, и не хватит. Зато, как выяснилось буквально на днях, достаточно бдительных граждан, которые обращаются с жалобами в высокие инстанции. К примеру, в администрацию президента. Дальше технология проста. Жалоба направляется в Россвязькомнадзор, а тот уже может потребовать с «поднадзорных» копию видеозаписи той или иной программы. Можно себе представить, что будет, если все телезрители начнут жаловаться в администрацию. Чисто российское ноу-хау.

«Политическое обнуление»

В последние годы мы только и слышим о стабильности. Мол, за нее можно все отдать – и своими правами поступиться, и демократией. А уж как заживем все разом богато, будет время и о демократии подумать. 

И многие, слишком многие наши сограждане поверили: так оно и есть. Наши руководители, судя по всему, даже себя любимых убедили, что все у нас, читай – у них, хорошо, жить стало лучше, и так будет всегда. Расслабились. Проигнорировали вполне конкретные сигналы, подаваемые экономикой, и, похоже, собирались жировать еще лет двадцать. Стоило беспокойному хозяйству дать трещину, засуетились. Вместо того, чтобы вырабатывать общую экономическую стратегию борьбы с кризисом, бросились спасать собственные деньги и упрочивать занятые позиции. 

Не случайно именно в этот момент «гвоздем» послания нашего президента Федеральному собранию становится предложение об увеличении президентского срока до шести, а депутатского – до пяти лет. Сговорчивые народные избранники сначала как бы удивились, и тут же выдвинули встречный план – даешь президенту семь лет! Видимо, для еще большей стабилизации. Непонятно, правда, что стабилизировать: кризис, который грозит стать неуправляемым, или власть, которая страну до кризиса довела?

В этом контексте совершенно особый смысл приобретает и проект создания новой праволиберальной партии, о чем так много спорила изрядно потрепанная в боях за умы избирателя и друг с другом правая оппозиция. Представители «Союза правых сил», Демпартии и «Гражданской силы» казалось бы осуществили давнюю мечту – создали объединенную право-либеральную партию с громким названием «Правое дело». Дабы, как выразился один из участников съезда СПС, сначала «политически обнулиться», а потом развиваться. 

Глубоко мною уважаемый Анатолий Чубайс, которому не впервой делать непростой выбор – гнуть свою линию во власти или вне ее, – справедливо заметил: есть два варианта – либо иметь в политической системе страны либеральную партию, либо не иметь. Он – за то, чтобы иметь. Я, впрочем, тоже. Но в том случае, если это действительно будет правая сила, а не правое бессилие. Сможет ли партия, создающаяся, что вполне открыто утверждается, как новый проект Кремля, говорить собственным голосом или будет петь с чужого? И зачем она нужна во втором случае? Чтобы туда – как бы в оппозицию к нынешней власти – плавно перетекали проштрафившиеся чиновники или политики?

Мастер-класс демократии

В свое время мне выпала редкая для советского человека возможность вполне официально познакомиться с Америкой, что называется, изнутри. Это были годы, когда Рейган и Горбачев только начинали свой непростой диалог. Тогда на высшем уровне было принято решение налаживать обмены между «простыми людьми». В числе «простых» и оказалась юный корреспондент отдела капстран журнала «Новое время» Галина Сидорова. Таких поездок было несколько. Мы жили в американских семьях в самых разных штатах. Плавали на пароходе по легендарной Миссисипи и, наконец, в один из приездов прошли через всю страну вместе с американцами пешком маршем мира. 

И я, спортсменка, комсомолка, не устояла. Вместо того чтобы осознать всю чуждость американского образа жизни для советского человека, я ощутила симпатию к этой стране. И дело было не в набитых красивыми тряпками или невиданными продуктами магазинах, чего, по-моему, больше всего опасались наши тогдашние партийные руководители. Хотя, не скрою, это впечатляло. Мое «падение», как мне кажется сегодня, началось в городке Норуич, штат Вермонт, который и на городок-то, по нашим российским меркам, не тянул. Там я впервые наблюдала такую картину. Люди тянутся в городскую церковь, которая в перерывах между службами превращается в нечто вроде клуба по интересам. На стене объявление: в такой-то час можно придти послушать двоих русских, прибывших прямо из холодной России. Там же, в церкви, спонтанно накрываются столы, несут приготовленную дома снедь и устраивают посиделки с разговорами. Потом выяснилось, что местные жители вообще часто проводят выходные именно так, собираясь своим немаленьким коллективом, устраивая то вечеринку с танцами, то выступления местной самодеятельности. Конечно, американская глубинка – это не Нью-Йорк и не Чикаго, где уклад жизни совсем другой. Но ощущение, что все может быть устроено без указаний сверху, без заорганизованности, человечнее и естественнее, чем у нас, помню, оставило неизгладимый след. 

То был год перед очередными президентскими выборами. И мы, совершенно обалдев, слушали, как живо, до хрипоты, соседи спорят друг с другом о достоинствах и недостатках кандидатов, клянут какие-то свои порядки, при этом не стесняясь нас, чужих, и никто никого не обвиняет в «антиамериканизме» или антипатриотизме. (К 80-м годам глава «охоты за коммунистическими ведьмами» в американской внутренней политике уже была закрыта). 

И вот 2008 год. В прямом эфире CNN слушаю победителя в американской президентской гонке Барака Обаму и наблюдаю за реакцией на его выступление «простых американцев». Это была фантастическая речь, по накалу эмоций, по четкости и емкости содержания. Это была очень честная речь: будет трудно, но «да, мы сможем», – говорил вновь избранный американский лидер, первый за всю непростую историю страны темнокожий, занявший пост президента. Но дело было не только в том, что для Америки он по-своему уникален. В этого человека поверили. Они ловили каждое его слово. Люди смеялись и плакали. Белые и темнокожие. Молодые и старые. Достойная победа. Достойные уважения соперники. Достойные поздравления победителя и побежденного. Единение нации. Эмоции перехлестывают. Но, видимо, бывают ситуации, когда и в политике они нелишни. Чувствовалось, что эти люди готовы идти за своим лидером, как с готовностью во время избирательной кампании несли в ее фонд свои сбережения. Это был мастер-класс демократии, той самой, которая у нас считается излишеством. Ее высший накал. В тот момент я завидовала этим американцам белой завистью и надеялась, что когда-нибудь и мы во время выборов своих лидеров будем переживать подобное. Глядя на лица этих людей, чувствовалось, что они все преодолеют. Они смогут. Сможем ли мы?