Мир Политики

Тридцатого августа 1986 года средь бела дня в центре Москвы, в районе Ленинских гор, был арестован американский шпион. Он только что встретился со своим осведомителем и получил от него пакет с секретными документами – «органы» взяли его с поличным. В Москве он работал под журналистской крышей. Звали журналиста-шпиона Николас Данилов – Daniloff, как пишет он свое имя по-английски. 

В Лефортовской тюрьме, куда его доставили сразу после ареста, следователь объявил Данилову: вина его перед Советским Союзом так велика, что не исключена высшая мера. 

Горькая ирония истории заключалась в том, что когда-то вот так же сидел перед следователем его предок. Только не в Лефортово, а в Петропавловской крепости. И следователь, генерал-адъютант Левашов, мерцая золотом эполет, вот так же грозил борцу с деспотизмом виселицей... 

С тех про прошло 22 года. Советского Союза больше нет. Николас Данилов недавно выпустил книгу «О шпионах и пресс-секретарях». Я позвонил ему в Вермонт и попросил интервью. Он спросил, на каком языке мы будем говорить. Говорили вперемежку на обоих.

Прапрадед

– Давайте начнем с вашей родословной. Кем приходится вам декабрист Александр Фролов?

– Это мой прапрадед по мужской линии. Он состоял членом Южного общества и был приговорен по второму разряду – 20 лет каторги и бессрочное поселение в Сибири. Позднее приговор был смягчен сначала до 15, потом до 10 лет каторги и бессрочного поселения. А когда на престол взошел Александр II в 1855 году, он освободил всех декабристов, которые еще оставались в живых. И Фролов вернулся в европейскую Россию – сначала поселился в Крыму, а потом в Москве, где и умер в 1885 году.

Александр Филиппович Фролов – сын офицера, воспитанный, что называется, на медные деньги; многочисленное семейство его отца было, как гласят материалы следственного дела, «весьма бедного состояния». В служебном формуляре Фролова значится: «Российской грамоте читать и писать и арифметике знает». Заговорщиком он стал 20 лет от роду, будучи в чине подпоручика Пензенского пехотного полка. Тайная организация, в которую ему предложил вступить его непосредственный командир капитан Тютчев, называлась Общество соединенных славян.

Об этом обществе сегодня вспоминают редко, мельком, не вникая в особенности. Между тем, оно резко отличалось от Северного и Южного обществ и своей программой, и составом. Создатели общества, офицеры-артиллеристы братья Борисовы и молодой польский шляхтич Юлиан Люблинский своей целью поставили «соединение всех славянских племен в одну республику». У этой славянской федерации должен был быть общий парламент. Россию же планировалось обратить в конституционную монархию.

В обществе состояли люди очень молодые и бедные, дворянство самое захудалое и беспоместное. Пороху по молодости лет эти офицерики в малых чинах еще не нюхали, жили одним жалованьем. Свои собрания они проводили уж никак не «между лафитом и клико» – для таких напитков они были слишком бедны. Терять им было, в сущности, нечего, и потому они в итоге оказались куда более отчаянными революционерами, чем их старшие товарищи, выходцы из аристократических семейств с громадными состояниями.

Слияние «славян» с «южанами» произошло благодаря случайности – личному знакомству Алексея Тютчева с Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым. Во время доверительной беседы с бывшим однополчанином они предложили ему вступить в тайную организацию. Обомлев, Тютчев признался, что уже состоит в одной. 

В декабре 1825-го из Петербурга прилетела весть о разгроме мятежного каре на Сенатской площади; примчался фельдъегерь с приказом арестовать Муравьева. Отступать было некуда. Муравьев стал во главе восстания Черниговского полка, но вождем оказался нерешительным, выжидал, менял планы – в итоге полк сдался на милость властей без единого выстрела.

Александр Фролов не участвовал в восстании и присутствовал всего на одном собрании заговорщиков, где произнес речь Бестужев. «Речь сия заключалась в средствах достижения цели, – показал Фролов на следствии. – Цель была введение конституции. Время начатия действий не было назначено». Прося о снисхождении, он уверял, что вступил в общество «единственно из одного только подражанья». Тем не менее, наказание оказалось суровым. Осужденные были разделены на 11 разрядов по степени тяжести совершенных преступлений – Фролов оказался во втором.

«Мой отец, – пишет Николас Данилов, – на коктейлях в Америке говорил о Фролове пренебрежительно, в своем обворожительном стиле – дескать, был он молодым наивным офицером, примкнул к заговору случайно и был арестован без всякой причины. По семейному преданию, Николай I будто бы сказал Фролову на допросе: «Ну что, щенок, и ты связался с этим сбродом? Мы тебя проучим!» Осталось еще от прапрадеда кольцо, выкованное из железа Нерчинского рудника. Подробности о Фролове Данилов узнал в Советском Союзе. Фраза Николая, как оказалось, звучала так: «Ты, мальчишка несчастный, тоже был с ними!»

В книге Николаса Данилова есть поразительное суждение: для Николая I 14 декабря 1825 года было тем же, чем для Джорджа Буша 11 сентября – угрозой, требующей немедленного и жесткого ответа. 

Ссылку Александр Фролов отбывал там же, где и Ленин свою – в Шушенском. Занимался сельским хозяйством, женился на забайкальской казачке Евдокие Макаровой. От этого брака родилось пятеро детей, но двое близнецов умерли младенцами. Дочь старшего сына Николая вышла замуж за капитана Юрия Никифоровича Данилова. Это дед Николаса. В годы Первой мировой войны Юрий Данилов, уже генерал, командовал боевыми частями, служил в ставке верховного главнокомандующего, а затем начальником штаба Северного фронта и в этом качестве был свидетелем отречения Николая II, в котором сыграл некоторую роль. В марте 1918 года генерал Данилов возглавил группу военных экспертов при делегации большевистского правительства на переговорах с Германией в Брест-Литовске. Эксперты единодушно высказались против мирного договора на немецких условиях, о чем подали записку главе делегации Григорию Сокольникову. 

Впоследствии генерал Данилов вышел в отставку, уехал в Киев и вступил в Вооруженные силы Юга России. После окончательного поражения в Гражданской войне вместе с войсками барона Врангеля эвакуировался в Турцию, потом поселился в Париже, где и умер в 1937 году. 

– Но ваш отец оказался на Западе раньше деда? Как это произошло?

– Мой отец как сын генерала воспитывался в Пажеском корпусе и к началу войны имел звание поручика. В середине октября 1917 года он был прикомандирован к русской делегации, которая отправилась в Рим на переговоры о военных поставках, в том числе аэропланов. И когда через две недели произошла Октябрьская революция, он решил не возвращаться в Россию. Он остался в Европе, а осенью 1919 года перебрался в Америку.

Два мира – один Шапиро

В книге Николас Данилов добавляет: решив не возвращаться в Россию, члены делегации поделили между собой ее бюджет. На долю 19-летнего секретаря Сергея Данилова пришлось 900 долларов – по теперешнему курсу это 17 тысяч. С этим капиталом он и подался в Америку. 

Николас Данилов говорит, что интерес к России пробудила в нем бабушка Анна Николаевна. Она же была его первым учителем русского языка. На работу в Советский Союз в качестве корреспондента агентства United Press International Данилов приехал в годы хрущевской оттепели.

Шефом бюро UPI в Москве был тогда Генри Шапиро. Личность легендарная, он работал в Советском Союзе с 1934 года и освещал убийство Кирова, Большой террор, московские процессы, войну... И все это в условиях жесткой цензуры.

– Нынешнее поколение молодых российских граждан, вероятно, даже не представляет, что в сталинские и первые хрущевские годы сообщения иностранных корреспондентов из Москвы проходили цензуру. Как это конкретно было организовано?

– Прямой телефонной связи с редакциями у нас не было. Нужно было ехать на Центральный телеграф рядом с Кремлем, везти туда текст депеши в письменном виде, в нескольких экземплярах, которые передавались цензору. Своими глазами этих цензоров мы никогда не видели – они сидели в другом помещении, и никакого доступа к ним у нас не было. Так что мы сдавали свои статьи в окошко и просто ждали, когда мы сможем отправить их телеграммой в Лондон, Нью-Йорк или куда-то еще. Ожидание могло занять и 20 минут, и 5 часов. 

Чиновник в окошке, получив текст депеши, относил ее в смежную комнату, дверь в которую была прикрыта зеленой портьерой. Самолично цензор появлялся из-за зеленой занавески крайне редко. В своей книге Николас Данилов вспоминает, как один французский репортер в своей корреспонденции сравнил советского лидера Никиту Хрущева с Марлоном Брандо, чья звезда как раз тогда ярко воссияла на голливудском небосклоне, но в СССР его, конечно, не знали. Текст долго не возвращался. Наконец, в окне показался цензор. «Кто такой Марлон Брандо?» – строго спросил он француза. «Знаменитый киноактер», – бойко ответил тот. «Господин Брандо играет серьезные роли или комические?» – уточнил цензор. «Конечно, серьезные!» – заверил его журналист. Последовало новое томительное ожидание. Наконец, текст вернулся разрешенным к публикации – за исключением фразы про Брандо, которая была вымарана черной тушью. 

– Каким же образом Генри Шапиро при таком жестком контроле удалось не только узнать о смерти Сталина до официального сообщения, но и первым передать эту информацию на Запад?

– Смерть Сталина ожидалась, слухи о том, что его здоровье резко ухудшилось, доходили до иностранных журналистов. Но советские власти хотели, чтобы сообщение о его смерти исходило только от них. Шапиро узнал о том, что Сталин скончался, следующим образом. Вечером 5 марта он послал своего водителя на Пушкинскую площадь за свежим номером «Известий» – газета тогда выходила по вечерам. Водитель подъехал к редакции и увидел, что сотрудники выходят из здания со скорбными лицами и некоторые из них плачут. Он спросил, что случилось, и ему ответили: «Умер Сталин». Газета в тот вечер не вышла. Водитель вернулся, рассказал все это Шапиро, и тот немедленно отправился на Центральный телеграф и позвонил в бюро UPI в Лондоне. В Советском Союзе тогда было всего две международные телефонные линии, которыми могли пользоваться иностранцы. Шапиро получил одну из них. Он знал, что линия прослушивается, и его разъединят, как только он попытается передать новость. Поэтому он сказал человеку, который снял трубку в Лондоне: «Догадайся, что случилось сегодня в Москве». Его собеседником оказался опытный журналист, который сразу понял, о чем речь, и сказал: «Умер Сталин». Шапиро успел сказать: «Да!» – и его разъединили. 

Корреспондент АР оказался не таким удачливым. Он бросился в соседнюю кабину и произнес условную фразу, специально придуманную для сообщения о смерти Сталина: «Вышлите мне еще 500 долларов!» Но абонент на том конце провода не знал или забыл код и заявил, что денег больше нет. Официальное сообщение о кончине вождя было опубликовано лишь наутро, 6 марта.

В поисках сенсаций

При Хрущеве цензура сохранялась. Наконец, иностранные журналисты решили, что на волне общей либерализации режима можно попробовать избавиться от нее. В марте 1961 года американские журналисты обратились к Никите Сергеевичу Хрущеву с письмом, в котором писали: вы – лидер, устремленный в будущее, и создание такого рода препятствий для иностранных журналистов отнюдь не укрепляет репутацию Советского Союза за рубежом. Не рассмотрите ли вы вопрос об отмене цензуры? 

В своей книге Данилов цитирует это письмо, которое отправил Хрушеву от своего имени ветеран американского журналистского корпуса в России Эдмунд Стивенс (я еще успел с ним познакомиться в Москве в середине 80-х годов): «Зная Ваше бескомпромиссное отношение к любому виду бюрократической рутины и Ваше стремление укрепить международные отношения, в которых пресса играет заметную роль, я прошу Вас рассмотреть вопрос о такой откровенности. Надеюсь, Вы не примете мои слова за оскорбление и не поймете их превратно».

Спустя месяц журналистов пригласили в МИД, где руководитель отдела печати Михаил Харламов сообщил им, что отныне цензура отменяется. Но сделал он это экивоками. «Поскольку само существование цензуры было тайной, – пишет Николас Данилов, – равно как и перечень тем, не подлежащих разглашению, он объяснил иносказательно, что «приняты меры по улучшению связи корреспондетов с их редакциями».

Это кардинально изменило их жизнь. Они больше не сидели часами на Центральном телеграфе. Им было разрешено установить в офисах телексы – аппараты, которые позволяли пересылать сообщения непосредственно в редакции.

Но отмена цензуры – это полдела. Чтобы что-то сообщать, нужно сначала добыть информацию. В те годы в правительственных учреждениях не существовало пресс-служб и пресс-секретарей, должностные лица встречались с иностранными журналистами крайне редко и только тогда, когда это было нужно им самим, а рядовые граждане встречаться с иностранцами опасались: все они находились под неусыпным наблюдением КГБ, и советский гражданин рисковал навлечь на себя подозрения если не в шпионаже, то в антисоветской деятельности. 

– Так откуда же в таких условиях вы брали информацию?

– Это было довольно сложно. Я бы сказал, что 75 процентов информации мы получали из советской прессы. Как вы знаете, в Советском Союзе было множество газет и журналов, центральных и провинциальных, так что мы много читали. Но 25 процентов нашей информации мы получали из непосредственных наблюдений на улицах, в магазинах, из случайных разговоров с советскими гражданами. В советском Министерстве иностранных дел существовал отдел печати, но его роль сводилась, в сущности, к тому, чтобы скрывать новости, а не распространять их. По действовавшим в то время правилам, иностранные корреспонденты не могли самостоятельно брать интервью у советских граждан – предварительно следовало получить одобрение отдела печати МИДа. Это была тягостная процедура. Надо было писать письмо и потом месяцами ждать разрешения или отказа. Могу также сказать, что событиями, которые мы всегда освещали, были многочисленные демонстрации протеста у американского посольства. Они собирались по разным поводам. Особенно бурными были демонстрации по случаю решения американского правительства оказать помощь Южному Вьетнаму в его войне с Севером. Это привело к беспорядкам у здания американского посольства. Для нас это было большое событие. Мы его освещали во всех подробностях, наблюдая за происходящим на улице. 

В июле 1962 года в Советский Союз впервые за многие годы по приглашению Союза журналистов приехала делегация Американской ассоциации главных редакторов газет (ASNE). После поездки по стране (Ленинград, Киев, Волгоград, Ташкент, Самарканд, Тбилиси) гости были приглашены в Кремль на встречу с Хрущевым. Советский лидер долго разглагольствовал о военной мощи Советского Союза, о «глобальном оружии», о ракетах, которые способны «убить муху в небе». Наконец Хрущев закончил свой монолог и спросил американцев, как прошла их поездка, все ли они увидели, что хотели? 

Двое гостей, в том числе Роберт Истбрук из Washington Post, в один голос закричали: «Нет!» По окончании встречи членов делегации попросили, прежде чем публиковать свои репортажи, дождаться официальной стенограммы. Стенограмму вручали торжественно, в редакции «Правды», церемония сопровождалась шампанским. Вернувшись в отель, Истбрук заглянул в текст и изумленно обнаружил, что вместо «Нет» в стенограмме значится «Да!». Были в тексте и другие искажения. Он отложил стенограмму в сторону и написал корреспонденцию о встрече с Хрущевым на основе своих записей в блокноте. На прощальном банкете главный редактор «Известий», зять Хрущева Алексей Аджубей и глава отдела печати МИДа Леонид Замятин сердито выговаривали Истбруку – по их словам, он отравлял атмосферу советско-американских отношений...

На мой вопрос о самой большой сенсации, какую Николасу Данилову удалось раздобыть за время работы в Советском Союзе, ответ оказался несколько неожиданным:

– Не скажу, что у меня были какие-то сногсшибательные сенсации, но иногда удавалось заполучить информацию, какой не было ни у кого другого. Например, я узнал от одного из своих источников, что Валентина Терешкова при родах перенесла операцию кесарева сечения и по этой причине больше не полетит в космос. В советской прессе об этом не было ни слова.

Сделано белыми нитками

Летом 1986 года семья Даниловых готовилась к отъезду – в Москву уже приехал сменщик Николаса Джефф Тримбл.

– Вернемся в август 1986 года. Что произошло?

– После того, как мы с моим знакомым Мишей попрощались – он пошел на станцию метро «Спортивная», а я повернул домой – рядом со мной остановился микроавтобус. Из него выскочило шесть человек. Они напали на меня, надели наручники и отвезли в Лефортовскую тюрьму. Там меня встретил полковник Сергадеев Валерий Дмитриевич. Он сказал мне: «Господин Данилов, вы арестованы, потому что мы считаем, что вы занимаетесь шпионажем». Доказательством моих шпионских действий был конверт с материалами, который мне передал мой так называемый друг Миша. Внутри конверта были вырезки из среднеазиатских газет, а также любительские фотографии советских солдат в Афганистане. Среди этих снимков была фотография карты с грифом «совершенно секретно». Все это, конечно, было подстроено КГБ. Я понял во время первого же допроса, что мой арест был ответной мерой на арест советского шпиона в Нью-Йорке, Захарова…

– Вы сами это поняли или это вам в Лефортово сказали?

– Они говорили только, что дело Захарова не имеет никакого отношения к моему и что мое дело настолько серьезное, что речь может идти даже... как это по-русски будет... высшей мере наказания.

39-летний Геннадий Захаров – физик, сотрудник комиссии по науке и технике Секретариата ООН – навлек на себя подозрения еще в 1982 году, сразу по прибытии в Нью-Йорк, своей необычной деятельностью. Он часто посещал студенческие кампусы и знакомился со студентами, выдавая себя за русского профессора с вымышленным именем. Его интересовали студенты старших курсов, изучающие физику и компьютерное программирование. Четверых ему удалось «приманить» с помощью денег; они стали внештатными ассистентами «профессора». 

Наконец, один из них, студент из Гайаны Лейк Бог, обратился в ФБР и согласился сыграть роль подсадной утки. К августу 1986 года у ФБР накопилось исчерпывающее досье на Захарова. Последней каплей стало предложение гайанцу подписать документ, в котором говорилось, что он согласен за вознаграждение передавать правительству СССР информацию, которая интересует это правительство, в том числе секретную. Шпионское соглашение подписывалось сроком на 10 лет. Захаров продиктовал текст, не подозревая, что разговор записывается на пленку. 22 августа ФБР получило судебный ордер на арест Захарова и обыск его квартиры и машины. Дипломатического иммунитета у Захарова не было. 

На следующий день у Захарова была назначена встреча с гайанцем на автостоянке возле супермаркета. Гайанец имел при себе конверт с секретными документами. Захаров, возможно, почувствовав что-то неладное, перенес встречу на перрон одной из станций метро. Гайанец, сославшись на больную ногу, сказал, что немного задержится. Дождавшись, пока уедет Захаров, он сообщил ФБР новое место встречи. 

Группа захвата состояла из мужчины и женщины, одетых для оздоровительной пробежки, и еще одного агента, стоящего на платформе поодаль. Получив конверт, Захаров открыл его и бросил торопливый взгляд на документы. В этот момент за спиной у него оказались бегуны. Мужчина схватил его за руку, Захаров вырвался и, выбросив конверт, побежал по платформе, но споткнулся. При аресте Захаров оказал отчаянное сопротивление. Агентам с трудом удалось надеть на него наручники.

Как утверждал впоследствии руководитель операции Джозеф Хангенмюллер, Захаров на первом же допросе признался в шпионаже, назвал имена сотрудников КГБ, работающих под крышей миссии СССР при ООН, и предлагал свои услуги в качестве двойного агента в Москве. Но Хангенмюллер рассудил, что двойной агент в Нью-Йорке – куда ни шло, а в Москве Захаров быстро превратится в «тройного» и будет поставлять «дезу». Отправляясь в камеру, Захаров пустил слезу и заочно попросил прощения у женщины, которая участвовала в его задержании и которую он ударил в лицо. 

Весть об аресте русского шпиона в тот же день стала достоянием прессы. Николас Данилов говорит, что 24 августа они с женой что-то такое слышали по Би-би-си, но не разобрали толком, потому что как раз в эту минуту залаяла собака. Однако позднее им стало известно, что посольство США в Москве предупредило некоторых находившихся в советской столице американских бизнесменов, что им следует проявлять сугубую осторожность – как раз в тот момент «обменный фонд» шпионов оказался пуст. 

Захаров был арестован в Нью-Йорке 22 августа, а 30-го, в субботу утром Николас Данилов отправился на встречу со своим знакомым из Киргизии Мишей Лузиным...

– В утверждениях следователя не было и доли правды. Я не занимался шпионажем. Я был журналистом. Конечно, я публиковал информацию, которая иногда не нравилась руководству Советского Союза. Но обвинение в нелегальной деятельности – это была чистая фальшивка. 

Несмотря на все усилия следователя Сергадеева, на полноценное дело о шпионаже материалов никак не набиралось.

– Все это было сделано, говоря по-русски, белыми нитками…

– Шито белыми нитками…

– Да, шито... 

– Важно, что вам дали возможность позвонить домой и поставить в известность посольство…

– Они обязаны были это сделать по консульскому соглашению. Я хорошо знал содержание этого документа и настаивал на своем праве позвонить. Жена после моего звонка сразу же сообщила в посольство и рассказала о моем аресте всем американским журналистам. Началась кампания за мое освобождение. Жена проявила большую активность, причем она делала это вопреки советам людей из посольства, которые говорили ей: «Не надо кричать, мы решим проблему тихо». 

– Сколько суток вы просидели в тюрьме?

– Тринадцать. Это, конечно, не очень много, но все-таки, когда ты не знаешь, что будет завтра и чем все это кончится, страшновато. Каждая минута неприятна.

Русские не извиняются

Быстрое освобождение стало возможным благодаря вмешательству президента Рейгана. Советская сторона не ожидала, что дело поднимется на такой высокий уровень. Но дело в том, что как раз тогда готовилась советско-американская встреча в верхах, в успехе которой были заинтересованы обе стороны.

Впрочем, президент США поначалу не придал инциденту значения. Сообщение из Москвы застало его в отпуске. «Пресс-секретарь Белого дома Ларри Спикс, – пишет Данилов, – публично заявил, что подготовка саммита Рейган-Горбачев будет продолжаться, несмотря на мой арест. В дальнейшем администрация разделилась на два лагеря. Сторонники жесткой линии в Совете национальной безопасности, Министерстве юстиции и Конгрессе требовали суда над Захаровым и моего освобождения без всяких условий. Джек Мэтлок, работавший тогда в Совете национальной безопасности и позднее ставший послом в Москве, представил эту позицию государственному секретарю Джорджу Шульцу, который ее отверг. Президент Рейган и высшие должностные лица госдепартамента вполне отдавали себе отчет в том, что я арестован с целью добиться освобождения Захарова путем переговоров».

Рейган не мог игнорировать дело Данилова по внутриполитическим соображениям. Благодаря энергии и настойчивости жены Николаса, Рут, инцидент получил широкую огласку. Саммит терял смысл: о чем можно договариваться с режимом, использующим людей в качестве разменной монеты? 

Данилов догадался о возможных переменах своей участи, когда его стал навещать начальник тюрьмы Александр Петренко, распорядившийся выдать арестанту дополнительные одеяла и улучшить рацион. 

Переговоры велись на разных уровнях и в разных географических точках, в том числе в советском посольстве в Вене, на встрече высоких чинов КГБ и ЦРУ (они тогда впервые увидели друг друга живьем). Американская сторона заверила, что Данилов не сотрудничает с ЦРУ (на самом деле Конгресс запретил вербовать журналистов). 

В конце концов был найдет компромисс. В англосаксонском праве есть формула nolo contendere – обвиняемый в ответ на предъявленные обвинения заявляет, что не желает оспаривать их. Строго говоря, это не то же самое, что признание вины, но практически последствия ровно те же. Захаров предстал перед судом в Нью-Йорке, не стал оспаривать обвинение, был признан виновным и выдворен из США с запретом на въезд сроком на пять лет. В тот же день, 29 сентября, в Москве освободили Данилова. Дело закрыли. Семья Даниловых тотчас вылетела во Франкфурт, а оттуда в США. Сразу же после этого размена было объявлено, что встреча Рейгана и Горбачева состоится в Рейкьявике 11-12 октября. 

Поскольку Вашингтон считал, что имеет право на дополнительную компенсацию, вместе с Даниловым освободили и отпустили на Запад диссидента Юрия Орлова с женой, еще несколько диссидентов получили возможность выехать на Запад для лечения. Мало того. Рональд Рейган пригласил в Белый дом жену Данилова Рут, показал ей список лиц, выезда которых требует американская сторона, и спросил, не хочет ли она добавить какое-либо имя. Она вписала имя генетика Давида Гольдфарба. Первыми в списке значились Андрей Сахаров и Елена Боннэр. Они не получили права на выезд, но их горьковская ссылка вскоре закончилась.

Данилов поехал в Рейкьявик освещать саммит, но советская сторона дала понять, что не желает видеть его на пресс-конференциях Горбачева. Спустя год он решил все же выяснить, на каком юридическом основании прекращено его уголовное дело. По его просьбе госдепартамент США направил ноту советскому МИДу и получил ответ, что дело закрыто указом Верховного Совета СССР в качестве «акта милосердия».

Николас Данилов впоследствии не раз возвращался в Россию и никогда не имел никаких проблем с получением визы. По его словам, сотрудники посольства обращались с ним подчеркнуто доброжелательно. А в мае 1992 года получил возможность спросить Горбачева, кому пришла в голову идея арестовать его. Бывший президент СССР приехал в Гарвардский университет с лекцией. Когда пришло время задавать вопросы, Данилов сказал: «Я хочу поприветствовать вас здесь и выразить надежду, что в будущем наши страны станут добрыми друзьями. Друзья должны говорить друг с другом о прошлом и будущем откровенно, без недомолвок. В 1986 году, когда вы готовились к встрече с президентом Рейганом, в Нью-Йорке был арестован советский физик. В отместку за это в Москве КГБ арестовал американского журналиста. Этим журналистом был я. Я хотел бы узнать, кому в вашем аппарате пришла в голову эта светлая идея?» 

– И что сказал Горбачев? 

– Горбачев ответил, что это было правило холодной войны и ответная мера на арест Захарова в Нью-Йорке. Ну, и привел пример, как выгнали британских дипломатов из Москвы во время премьерства г-жи Тэтчер. Он не извинился. Были люди, в том числе и я, которые считали, что он не очень грамотно ответил на мой вопрос. 

– Тем не менее, он фактически признал, что это была провокация. 

– Фактически да.

В марте 2001 года, через 15 лет после Лефортова, объявился тот самый Миша Лузин, с помощью которого КГБ и подставило Данилова. Он оставил сообщение на автоответчике Николаса, потом прислал и-мейл: сообщал, что давно уехал из России и живет в США и изъявлял желание «посидеть за стаканом доброго старого вина и вспомнить былое». Назвал Миша и свое настоящее имя: Алекс Яцковский. Данилов ответил, что не прочь выслушать его версию истории, но полагает, что прежде Лузин должен принести извинения. «Лично я не вижу повода для извинений, – ответил Лузин. – Напомните, за что именно я должен извиняться. В конце концов, каждый из нас делал свое дело». На это послание Николас отвечать не стал.