Мир Политики

Ввиду явной непопулярности Квислинга его кабинет просуществовал всего пять дней, после чего был распущен Гитлером. Лишь в феврале 1942 года, после наведения оккупационными войсками относительного «порядка» в Норвегии, Квислинг получил пост исполняющего обязанности главы правительства при немецком рейхскомиссаре Йозефе Тербовене. Норвежцы всей душой возненавидели своего «фёрера», как на норвежский лад называл себя он сам. 9 мая 1945 года Квислинг был арестован, предстал перед судом по обвинению в государственной измене и в октябре того же года расстрелян.

Сегодня почти забылось, что в молодости Квислинг был тесно связан с Россией и по службе, и по обстоятельствам личной жизни.

Короткое детство

Родители звали ее Асей. Александра Воронина родилась в 1905 году в Севастополе в семье частнопрактикующего врача. Когда ей еще не было трех лет, семья переехала в Ялту – город, наполненный теплом, светом и морем, в котором почти круглый год отдыхало изысканное общество. Семейство было небогатое, но, как писала на склоне лет Александра, она чувствовала себя окруженной любовью и заботой, хотя мать, Ирина Теодоровна, никогда не выставляла напоказ своих чувств к дочери. Ася была единственным выжившим из пяти младенцев, которых родила ее мать. 

Бабка Александры по материнской линии вела свой род от самого Рюрика. Она была замужем за Теодором фон Коцебу, представителем немецкой фамилии, осевшей в России во время наполеоновских войн и внесшей заметный вклад в русскую культуру, науку, дипломатию. Дед Александры по отцовской линии был православным священником, а его брат – помещиком в Бессарабии. В конце XIX века на фамильных землях обнаружилось нефтяное месторождение, и семья, и без того небедная, разбогатела. 

По прошествии многих лет Александра пыталась найти корни родительского разлада и приходила к выводу, что они кроются, с одной стороны, в неудачных беременностях матери, а с другой – в веселом и беззаботном нраве отца. Он был авантажный мужчина, бонвиван, любил компании, нравился женщинам. Нефтяные доходы позволяли ему не слишком напрягаться на работе, зато работа предоставляла идеальный предлог для отлучек из дома: срочный вызов к пациенту.

Вскоре после начала Первой мировой войны Воронины перебрались в Харьков. Харьковским губернатором был в то время родственник Ирины Теодоровны – камергер Митрофан Катеринич, лихой гусар, сделавший карьеру на земском поприще. Для отца Харьков был городом студенческой юности, для Аси – неприятным контрастом с солнечной и тихой Ялтой. Асю отдали в женскую гимназию-интернат. Отец ее работал в то время в частной клинике для состоятельных пациентов, мать окончила курсы медсестер и работала бесплатно в военном госпитале. Внесла свою лепту в заботу о раненых и Ася: после уроков она читала им вслух книжки и писала под их диктовку письма.

Наступил день, когда отец исчез из Асиной жизни навсегда. Она так и не узнала, что с ним произошло. 

А тут и революция грянула. Условия жизни изменились до неузнаваемости. Харьков стал столицей советской Украины. Улицы заполнили амнистированные уголовники, солдаты, оставившие поля сражений, и невесть откуда взявшиеся матросы.

В июне 1919 года Харьков был освобожден от большевиков частями Добровольческой армии генерала Деникина. Ирина решила не искушать судьбу и ехать в Крым. Путешествие в битком набитой теплушке запомнилось Александре на всю жизнь. В финале изнурительной поездки они застали панику беженцев: красные только что форсировали Перекоп. 

В измученной и сбитой с толку Ирине проснулись патриотические чувства – она отказалась от идеи эмигрировать, хотя в Румынии и Франции у нее были родственники, и приняла решение возвращаться в Харьков. Александра на всю жизнь запомнила ее аргументы: «Как мы можем бросить родину, свой народ и скитаться, как бродяги, на чужбине? А потом, быть может, твой отец как раз сейчас пытается найти нас в Харькове». Последняя фраза звучала для Аси особенно убедительно.

Излишне говорить, что обратное путешествие оказалось еще более мучительным. Харьков в декабре 1919 года снова перешел под контроль красных. В городе развернулась кампания террора. Квартира Ворониных оказалась взломана и разграблена, комнаты конфискованы. Их заняла кабаретная дива, которой покровительствовал некий комиссар. Матери и дочери пришлось ютиться в комнате няни. Однажды дива решила, что и эта комната ей нужна. Вернувшись вечером домой, Ася не нашла там ни матери, ни мебели, ни вещей. Соседи рассказали ей, что днем заявились вооруженные солдаты, арестовали мать и увезли ее вместе с жалкими пожитками на грузовике неизвестно куда. Ася бросилась к бывшему дворнику, ныне председателю домкома, и тот нехотя назвал ей адрес казенного дома, куда перевезли Ирину вместе с имуществом. Она нашла мать с мебелью и узлами в углу громадного зала. Сквозь окна с выбитыми стеклами в помещение падал снег, стены покрылись изморозью. Наутро Асе удалось пробиться на прием к комиссару-женщине, которая оказалась не лишена сердца. Позвонив куда-то по телефону, она сказала девушке: «Все нормально, детка. Можешь забирать свою маму и возвращаться домой». Комиссар в юбке оказался посильнее покровителя певички.

Асе было 16, но детство ее кончилось бесповоротно. Отныне она должна была заботиться о себе и о своей матери.

Страшной зимой 1921/22 года жизнь в Харькове едва теплилась. Школы, банки, рынки были закрыты, в городе не было никакого общественного транспорта, в жилых домах – ни газа, ни воды, ни электричества. Свирепствовали болезни. Но самым тяжким испытанием был голод.

Неожиданно Александре повезло: власти объявили набор служащих со знанием иностранных языков для работы с представительствами зарубежных организаций. Ася с детства владела французским и немецким и вскоре после подачи анкеты получила место в Помголе – Центральная комиссия помощи голодающим при ВЦИК. Это было неслыханной удачей.

Сотрудникам Помгола было строжайше запрещено вступать в контакт с иностранцами. За прибавку к скудному пайку Ася по окончании рабочего дня оставалась на 2-3 часа дежурить на телефонном коммутаторе – отвечать на звонки с мест, принимать телефонограммы.

«Он ужинает каждый день!»

Именно в один из таких вечеров произошла ее первая встреча с молодым, высоким, стройным голубоглазым блондином в костюме отличного сукна и кроя, каких она давно уже не видела в Харькове. Это был Видкун Квислинг. Капитан норвежского Генерального штаба, Квислинг уже бывал в России – в 1918 году он служил военным атташе Норвегии в Петрограде, а затем, когда посольство было переведено в Хельсинки, исполнял те же обязанности там. На сей раз он прибыл в Россию в качестве представителя Нансеновского комитета – международной неправительственной организации помощи голодающим России, которую создал и возглавил знаменитый норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен.

Асе Ворониной было в ту пору 16 лет. Она находилась в том возрасте, о котором Пушкин сказал: «Пришла пора – она влюбилась». Сама она описывала случившееся французским выражением coup de foudre, что в буквальном значении переводится как «удар грома», а в переносном – как «любовь с первого взгляда». Он попросил «барышню» отправить телеграмму. Она ответила, что по телефону это никак не возможно – нужно идти на телеграф. 

Через несколько дней он снова появился в телефонной комнате. На сей раз он представился и сказал, что пришел, потому что ему нужно практиковаться в русском. «Да разве вам не с кем практиковаться? – удивилась она. – Все вокруг только по-русски и говорят». «Это правда, – сказал он. – Но люди, с которыми я встречаюсь, – это представители советского правительства, и я обязан говорить с ними на своем родном языке через переводчика. Они даже не знают, что я говорю по-русски. После ужина я обычно гуляю. Если позволите, я буду приходить сюда, когда заканчивается ваше дежурство, и провожать вас домой». Она позволила, подумав про себя: «Боже мой, он ужинает каждый день!»

Он провожал ее остаток зимы, весну и лето, а в конце лета сделал предложение. Все произошло чрезвычайно быстро и совершенно буднично. Видкун торопился. Его миссия в России подошла к концу. Ему предстояло вернуться на службу в Генеральный штаб. В то время в России зарегистрировать брак не составляло ни малейшего затруднения. Накануне Асе исполнилось 17 лет. Мать подарила ей по такому торжественному случаю единственные остававшиеся в доме сокровища: поваренную книгу Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам» и набор серебряных ножей и вилок для фруктов, в котором не хватало одного куверта из шести.

Молодожены впервые сели вместе за обеденный стол в Москве, в гостинице «Савой», где они остановились по пути в Норвегию. В это трудно поверить, но за все время своего знакомства с Асей Видкуну ни разу не пришло в голову пригласить ее на обед или хотя бы на завтрак. Такова была его натура: он умел быть нежным, говорить о возвышенных предметах, но о том, чтобы попросту накормить любимую, не думал. Однажды в Харькове, приглашая ее на прогулку в парк, он предложил: «Давай устроим пикник – возьмем бутерброды и съедим их на свежем воздухе». А когда она виновато сказала, что не может принести бутерброды, потому что дома нет никакой еды, он сказал: «Ну что ж, тогда погуляем просто так».

После ужина им предстояло новое испытание – первая брачная ночь. Они сидели в ресторане почти до закрытия. От непривычно обильной еды у Аси разболелся живот, а потом добавилась и головная боль. Когда поднялись в номер, она сказала, что плохо себя чувствует. «Ложись в постель и усни, – сказал ей муж с видимым облегчением. – А я лягу здесь». И он показал на диван в гостиной. Размышляя над поведением Видкуна в тот вечер, Александра предполагала, что он, сын священника, возможно, считал их брак не вполне законным без венчания. А может быть, у него, как и у нее, не было сексуального опыта, хотя он и был вдвое старше ее. Они обвенчались по лютеранскому обряду в Риге.

Золотая клетка

Медовый месяц они провели в дороге: Петроград, Рига, Хельсинки, Стокгольм и, наконец, Кристиания, как назывался тогда Осло. Вскоре после того, как Квислинг вернулся к работе в Генеральном штабе, Российское телеграфное агентство (РОСТА) опубликовало сообщение о том, что с голодом в советской России покончено, собран прекрасный урожай, а потому деятельность всех иностранных организаций по оказанию помощи голодающим на ее территории прекращается. Фритьоф Нансен никак публично не комментировал это решение, но еще до заявления РОСТА просил Квислинга телеграммой после отпуска на родине вернуться в Россию на несколько месяцев. Как показали дальнейшие события, прав оказался Нансен: уже в октябре того же 1922 года вместо упраздненного Помгола был образован Последгол – Центральная комиссия по борьбе с последствиями голода. Правительство РСФСР попросило Нансена продолжить его деятельность.

Александра о переписке Квислинга с Нансеном ничего не знала. Проводив поутру на работу мужа, она оставалась одна в большой, неуютной квартире. После уборки она выходила на улицу и гуляла по главному проспекту Осло – Карл Йохансгате. Денег у нее не было, поэтому она только глазела на витрины магазинов и на прохожих. 

И каждый день в один и тот же час длинный черный лимузин проезжал по улице. На переднем бампере у него красовался номерной знак, состоящий из единственной цифры – «1». На заднем сиденье в нем, всегда один, сидел похожий на испанца грустный смуглый господин. Он тоже обратил внимание на молодую красивую женщину. Они стали раскланиваться. Он едва заметно улыбался, приподнимая свою шляпу. Однажды она описала Видкуну этот безмолвный обмен любезностями и спросила, кто этот печальный пассажир. Оказалось – король Норвегии Хаакон VII. Квислинг сделал ей замечание: зачем она заглядывается на чужих мужчин? «Да что ж в этом плохого? – удивилась она. – К тому же это твой король!» «Да, но ведь ты не знала этого, – возразил он. – Для тебя он был просто посторонним мужчиной». Вскоре после этого разговора Квислинг с супругой получили приглашение во дворец, и Александра познакомилась с монархом.

Перед Рождеством она сказала мужу, что, кажется, ждет ребенка. Его, однако, известие нисколько не обрадовало. «Надеюсь, ты ошибаешься», – сказал он. «Что ты имеешь в виду?» – спросила она, не веря своим ушам. Он объяснил, что у него настолько ответственная работа, а будущее столь непредсказуемо, что заводить детей сейчас было бы безответственно. Лучше всего выкинуть эту мысль из головы – даст бог, обойдется. А нет – тогда придется подумать о надлежащих мерах.

В феврале 1923 года Квислинг наконец сообщил жене, что они возвращаются в Харьков. Ася была счастлива. В Москве они задержались: у Видкуна были дела. Однажды он сказал ей, что она записана на прием к врачу. На ее недоумение он ответил, что ребенка ни в коем случае нельзя рожать в России – доктор посмотрит, можно ли безболезненно и безопасно избавиться от плода. Сказано это было тоном, не терпящим возражений. Очнувшись от анестезии, Ася услышала, как сквозь вату, голос медсестры: ребенок был девочкой.

Мать жила все в той же няниной комнатке. Встреча с ней оказалась мучительной для Аси. За полгода жизни в Европе она отвыкла от российской нищеты. Мать уверяла ее, что теперь стало куда легче, что благодаря НЭПу появились богатые люди, а вместе с ними и работа, а она слушала и не могла вымолвить ни слова – в горле стоял горький ком.

Квислинги разместились в той же квартире на втором этаже особняка Балабановых, где прежде жил один Видкун. У них появились кухарка и горничная – обе, как известно теперь, шпионили за супругами. Еще в октябре 1921 года был издан секретный приказ ВЧК «О чекобслуживании иностранцев», в котором утверждалось, что сотрудники зарубежных благотворительных организаций, пользуясь правом беспрепятственного проезда и дипломатическими привилегиями, собирают разведданные, привлекают к своей деятельности «враждебные антисоветские элементы» и скупают ценности для последующего вывоза за рубеж. В отношении Квислинга последнее утверждение соответствовало действительности.

Вскоре после возвращения мать обратилась к Асе с просьбой помочь трудоустроить одну девушку. Она рассказала, что к ней приходила женщина, которую Ася, возможно, помнит – ее фамилия Пасешникова; до революции она стирала Ворониным белье и делала грязную работу на кухне. Так вот, устроить требуется ее дочь. Ася не знала, что прачка, попросив ее мать об одолжении, фактически припугнула ее. Пасешникова дала понять, что знает, что Ирина – родственница бывшего губернатора Катеринича и что в случае отказа об этом могут узнать и в ЧК. Ася сказала, что поговорит с мужем, но сначала хочет видеть девушку. Через несколько дней в ее доме появилась Мария Пасешникова – Мара, как звали ее близкие, – высокая брюнетка 20 с лишним лет. Ася как раз поила чаем друзей. После нескольких фраз о том, о сем Мара сказала, что хотела бы работать на прежнем Асином месте – на коммутаторе Помгола. 

Место она получила. 

В мае Видкун сказал Асе, что собирается в поездку по голодающим районам, а ей с матерью он устроил места в крымском санатории. В ее отсутствие у него и завязался роман с Марой.

Двоеженец

В сентябре подошел срок уезжать из России. На вокзале их провожали Асины друзья и сотрудники Помгола. Были даже почетный караул и духовой оркестр. 

Теперь они ехали в Париж через Польшу и Германию. Когда поезд приближался к французской границе, Квислинг завел с женой непонятный разговор. 

«Послушай, Ася, – начал он. – Я должен поговорить с тобой. Ты еще очень молодая. Впереди у тебя такая долгая жизнь. Тебе еще многому надо учиться. Я решил, что тебе совершенно необходимо окончить университет и приобрести профессию. Но сначала я хочу послать тебя в частную школу-интернат для девушек из хороших семей – в Швейцарию или, может, в Англию...» «Постой, – перебила его Александра. – Почему в Англию или Швейцарию? Почему я не могу учиться дома в Осло?» «Потому что я хочу развестись с тобой», – сказал он абсолютно ровным, бесстрастным тоном. «Что ты имеешь в виду?» – «Мы должны развестись». – «Но почему, бога ради? Скажи мне правду, скажи причину!» Она задыхалась, а он говорил с убийственным спокойствием: «Я хочу развода, потому что ты слишком молода для меня. Другой причины нет. Поверь мне, придет время, и ты поймешь, что так будет лучше для нас обоих».

В парижском отеле он сказал ей, что Нансен просит его поработать на Балканах, на сей раз по оказанию помощи русским беженцам, и он хочет, чтобы до его возвращения она оставалась в Париже. «Я обещаю позаботиться о тебе, – сказал он. – А пока давай поищем приличный пансион». Он полистал телефонную книгу и сообщил, что как будто нашел подходящий вариант. Впоследствии Александра пришла к выводу, что Квислинг нашел и снял комнату в пансионе заранее. В том, что он хорошо подготовился к поездке, не может быть никакого сомнения. Дело в том, что перед отъездом из Харькова он оформил удостоверение на имя сотрудника миссии Нансена Мэри Квислинг. На удостоверении фотография Мары Пасешниковой. «Предъявительница сей карточки норвежская подданная и владеет норвежским дипломатическим паспортом», – гласит запись в удостоверении. За Фритьофа Нансена расписался сам Квислинг. К удостоверению прилагалось письмо представителя советского правительства в Украинской Республике Чубарова с указанием всем агентам ГПУ и другим органам власти оказывать содействие супруге капитана Квислинга. Эти документы хранятся в Государственном архиве Норвегии. 

Автор книги «В тени Квислинга» Кирстен Сивер считает, что охранная грамота Чубарова не могла быть получена, если бы Мара сама не была агентом ГПУ: украинские власти прекрасно знали, что Квислинг женат не на ней, а на Александре. По предположению исследовательницы, Мару взяли на работу в Помгол специально с целью обольщения Квислинга. Существуют косвенные указания на то, что этот эпизод был частью знаменитой операции «Трест», в ходе которой советской контрразведкой была создана фиктивная подпольная организация монархистов, будто бы действующая на территории России. (Постепенно «Трест» вышел из-под контроля своих создателей, и тем ничего не оставалось, кроме как свернуть операцию. Но это уже другая история, в свое время подробно рассказанная «Совершенно секретно» 2003, №№1–3).

Будучи уполномоченным Нансена по работе с русскими беженцами на Балканах, Квислинг контактировал с белоэмигрантскими вождями и в этом качестве был весьма интересен ГПУ.