Мир Политики

Чеченская война началась для меня со старшего прапорщика Николая Потехина – это был первый российский военнослужащий, с которым я встретился на войне. Говорить с ним довелось еще в самом конце ноября 1994 года, после провального штурма Грозного «неизвестными» танкистами. Министр обороны Павел Грачев тогда пожимал плечами, удивляясь: понятия не имею, кто это штурмовал Грозный в танках, наемники, наверное, нет у меня таких подчиненных... До кабинета, где мне дали побеседовать со старшим прапорщиком Потехиным и солдатом срочной службы Алексеем Чикиным из подмосковных частей, доносились звуки бомбежки. А хозяин кабинета, подполковник Абубакар Хасуев, замначальника Департамента государственной безопасности (ДГБ) Чеченской республики Ичкерия, не без ехидства поведал, что Главком ВВС России Петр Дейнекин тоже заявил, что над Чечней летают и бомбят не российские самолеты, а непонятные «неопознанные» штурмовики.

«Грачев сказал, что мы наемники, да? Что не служим в армии?! Падла! Мы же просто выполняли приказ!» – Николай Потехин из гвардейской Кантемировской танковой дивизии тщетно пытался скрыть забинтованными руками слезы на обожженном лице. Его, механика-водителя танка Т-72, предал не только собственный министр обороны: когда танк подбили, его, раненого, бросил там сгорать заживо офицер – командир машины. Из горящего танка прапорщика вытащили чеченцы, это было 26 ноября 1994 года. Формально военных отправляли на авантюру чекисты: людей вербовали особые отделы. Тогда на всю страну прозвучали имена генерал-полковника Алексея Молякова – начальника Управления военной контрразведки Федеральной службы контрразведки РФ (ФСК, так с 1993-го по 1995 год именовалась ФСБ) – и некоего подполковника со звучной фамилией Дубина – начальника особого отдела 18-й отдельной мотострелковой бригады. Прапорщику Потехину сразу выдали миллион рублей – по курсу того месяца примерно 300 долларов. Обещали еще два или три...

«Нам сказали, что надо защитить русскоязычное население, – говорил прапорщик. – Доставили на самолете из Чкаловского в Моздок, там мы стали готовить танки. А утром 26 ноября получили приказ: двинуться на Грозный». Четко поставленной задачи не было: войдете, мол, дудаевцы сами и разбегутся. А пехотным сопровождением работали боевики Лабазанова, перешедшего в оппозицию Дудаеву. Как рассказывали участники той «операции», боевики обращаться с оружием не умели, да и вообще быстро разошлись грабить окрестные ларьки. А потом по бортам вдруг ударили гранатометы... Из примерно 80 российских военнослужащих в плен тогда попали около 50, шестеро погибли.

9 декабря 1994 года Николая Потехина и Алексея Чикина в числе других пленных вернули российской стороне. Тогда многим казалось, что это последние пленные той войны. В Госдуме твердили о грядущем замирении, а я во владикавказском аэропорту «Беслан» наблюдал, как самолет за самолетом прибывают войска, как десантные батальоны развертываются возле аэродрома, выставляя наряды, часовых, окапываясь и обустраиваясь прямо в снегу. И развертывание это – с борта в поле – лучше всяких слов говорило, что настоящая война только начнется, причем вот-вот, поскольку долго стоять в снежном поле десантники не могут и не будут, что бы там ни говорил министр. Потом он еще скажет, что его мальчики-солдаты «умирали с улыбкой на устах». Но это будет уже после «зимнего» штурма.

«Мама, забери меня из плена»

Самое начало января 1995 года. Штурм в разгаре, и человека, по делу или по дурости забредшего в Грозный, встречают десятки газовых факелов: коммуникации перебиты, и теперь едва ли не каждый дом в районе боев может похвастаться собственным «вечным огнем». По вечерам синевато-красные языки пламени придают небу невиданный багряный оттенок, но от этих мест лучше держаться подальше: они хорошо пристреляны российской артиллерией. А по ночам это ориентир, если не мишень, для ракетно-бомбового «точечного» удара с воздуха. Чем ближе к центру, тем больше жилые кварталы похожи на памятник давно ушедшей цивилизации: мертвый город, то, что похоже на жизнь, – под землей, в подвалах. Площадь перед Рескомом (так именуют дудаевский дворец) напоминает свалку: каменная крошка, битое стекло, растерзанные автомобили, кучи гильз, неразорвавшиеся танковые снаряды, хвостовые стабилизаторы мин и авиационных ракет. Время от времени боевики выскакивают из укрытий и руин здания Совмина и перебежками, по одному, петляя, как зайцы, несутся через площадь к дворцу... А вот и обратно мчится мальчишка с пустыми канистрами; за ним еще трое. И так все время. Так меняются сражающиеся, доставляют воду и боеприпасы. Раненых вывозят «сталкеры» – эти обычно на полной скорости прорываются через мост и площадь на своих «Жигулях» или «Москвичах». Хотя чаще их эвакуирует по ночам бронетранспортер, по которому федеральные войска лупят из всех возможных стволов. Зрелище фантасмагорическое, наблюдал: бронемашина мчится из дворца по проспекту Ленина, а за ее кормой, метрах в пяти, рвутся мины, цепочкой ее сопровождая. Одна из предназначавшихся броневику мин попала в ограду православной церкви...

С коллегой Сашей Колпаковым пробираюсь в руины здания Совмина, в подвале натыкаемся на комнату: опять пленные, 

19 парней. В основном солдаты из 131-й отдельной Майкопской мотострелковой бригады: блокированные у железнодорожного вокзала 1 января, оставшиеся без поддержки и боеприпасов, они вынуждены были сдаться в плен. Вглядываемся в чумазые лица парней в армейских бушлатах: господи, это же дети, а не вояки! «Мама, приезжай скорее, забери меня из плена…» – так начинались едва ли не все письма, которые они через журналистов передавали своим родителям. Перефразируя название известного фильма, «в бой идут одни пацаны». В казармах их учили драить сортир зубной щеткой, красить зеленой краской газоны и маршировать на плацу. Ребята честно признались: редко кто из них больше двух раз стрелял из автомата на полигоне. Парни большей частью из российской глубинки, у многих нет отцов, только матери-одиночки. Идеальное пушечное мясо… Но толком поговорить с ними боевики не дали, потребовали разрешения от самого Дудаева.

Экипаж машины боевой

Места новогодних боев отмечены остовами сгоревших бронемашин, вокруг которых валяются тела российских солдат, хотя время уже шло к православному Рождеству. Птицы выклевали глаза, собаки объели многие трупы до костей...

На эту группу подбитых бронемашин я наткнулся в начале января 1995 года, когда пробирался к мосту через Сунжу, за которым были здания Совмина и Рескома. Ужасающее зрелище: прошитые кумулятивными гранатами борта, рваные траки, рыжие, даже ржавые от огня башни. На кормовом люке одной БМП отчетливо виден бортовой номер – 684, а из верхнего люка скрюченным манекеном свешиваются обугленные останки того, что совсем недавно было живым человеком, расколотый череп... Господи, каким же адским было это пламя, поглотившее человеческую жизнь! В задней части машины виден сгоревший боезапас: ворох прокаленных пулеметных лент, лопнувшие патроны, обугленные гильзы, почерневшие пули с вытекшим свинцом...

Возле этой подбитой БМП – еще одна, через открытый кормовой люк вижу толстый слой серого пепла, а в нем что-то небольшое и обугленное. Пригляделся – словно младенец свернулся калачиком. Тоже человек! Невдалеке, возле каких-то гаражей, тела троих совсем молоденьких ребят в замасленных армейских ватниках, и у всех руки за спиной, будто связаны. А на стенах гаражей – следы пуль. Наверняка это были солдаты, успевшие выскочить из подбитых машин, а их – к стенке... Как во сне, ватными руками поднимаю фотокамеру, делаю несколько снимков. Рванувшая вблизи серия мин заставляет нырнуть за подбитую БМП. Не сумевшая уберечь свой экипаж, меня она все же заслонила от осколков.

Кто знал, что судьба позже вновь столкнет меня с жертвами той драмы – экипажем подбитой бронемашины: живыми, мертвыми и пропавшими без вести. «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой», – пелось в советской песне 1930-х годов. А это был не танк – боевая машина пехоты: БМП-2 бортовой номер 684 из второго мотострелкового батальона 81-го мотострелкового полка. Экипаж – четыре человека: майор Артур Валентинович Белов – начальник штаба батальона, его заместитель капитан Виктор Вячеславович Мычко, механик-водитель рядовой Дмитрий Геннадьевич Казаков и связист старший сержант Андрей Анатольевич Михайлов. Можно сказать, мои земляки-самарцы: после вывода из Германии 81-й гвардейский мотострелковый Петракувский дважды Краснознаменный, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого полк дислоцировался в Самарской области, в Черноречье. Незадолго до чеченской войны согласно приказу министра обороны полк стали именовать гвардейским Волжским казачьим, но новое название так и не прижилось.

Эту БМП подбили днем 31 декабря 1994 года, а о тех, кто в ней находился, узнать довелось уже позже, когда после первой публикации снимков меня нашли родители солдата из Тольятти. Надежда и Анатолий Михайловы разыскивали своего пропавшего без вести сына Андрея: 31 декабря 1994-го он был именно в этой машине... Что я мог сказать тогда родителям солдата, какую надежду им дать? Мы снова и снова созванивались, я пытался точно описать все, что видел своими глазами, а уже позже, при встрече, передал и снимки. От родителей Андрея и узнал, что в машине было четыре человека, выжил лишь один – капитан Мычко. С капитаном я совершенно случайно столкнулся летом 1995-го в Самаре в окружном военном госпитале. Разговорился с раненым, стал показывать снимки, а он буквально впился в один из них: «Это моя машина! А это – майор Белов, больше некому...»

С тех пор прошло 15 лет, но мне достоверно известна судьба лишь двоих, Белова и Мычко. Майор Артур Белов и есть тот обугленный человек на броне. Воевал в Афганистане, награжден орденом. Не столь давно прочел слова командира 2-го батальона Ивана Шиловского о нем: майор Белов прекрасно стрелял из любого оружия, аккуратист – даже в Моздоке накануне похода на Грозный всегда ходил с белым подворотничком и со стрелками на брюках, сделанными монеткой, там же отпустил аккуратную бородку, из-за чего нарвался на замечание командира 90-й танковой дивизии генерал-майора Николая Сурядного, хотя устав и дозволяет носить бородку во время боевых действий. Комдив не поленился по спутниковому телефону позвонить в Самару, чтобы отдать приказ: лишить майора Белова тринадцатой зарплаты...

Как погиб Артур Белов, доподлинно неизвестно. Похоже, когда машину подбили, майор пытался выскочить через верхний люк и был убит. Да так и остался на броне. По крайней мере, так утверждает Виктор Мычко: «Никакой боевой задачи нам никто не поставил, только приказ по рации: войти в город. Казаков сидел за рычагами, Михайлов в кормовой части, рядом с радиостанцией – обеспечивал связь. Ну, и я с Беловым. В двенадцатом часу дня… Мы так толком ничего и не поняли, не успели даже сделать ни одного выстрела – ни из пушки, ни из пулемета, ни из автоматов. Это был кромешный ад. Мы не видели ничего и никого, борт машины сотрясался от попаданий. Стреляло все и отовсюду, у нас уже не было иных мыслей, кроме одной – выбраться. Рацию вывело из строя первыми же попаданиями. Нас просто расстреливали, словно полигонную мишень. Мы даже и не пытались отстреливаться: куда стрелять, если противника не видишь, а сам как на ладони? Все было как в кошмарном сне, когда кажется, что длится вечность, а прошли считанные минуты. Мы подбиты, машина горит. Белов рванулся в верхний люк, и на меня тут же хлынула кровь – его срезало пулей, и он завис на башне. Рванулся из машины сам...»

Однако некоторые сослуживцы – но не очевидцы! – позже стали утверждать, что майор сгорел заживо: вел огонь из пулемета, пока не получил ранение, пытался вылезти из люка, но боевики облили его бензином и подожгли, а сама БМП, мол, вообще не горела и боезапас ее не взорвался. Иные договорились до того, что капитан Мычко бросил Белова и солдат, даже «сдал» их наемникам-афганцам. А афганцы, мол, ветерану афганской войны и отомстили. Но никаких наемников-афганцев в Грозном не было – истоки этой легенды, как и мифа о «белых колготках», искать надо, видимо, в подвалах «Лубянинформбюро». Да и обследовать БМП № 684 дознаватели смогли не ранее февраля 1995 года, когда с улиц Грозного начали эвакуировать подбитую технику. Артура Белова опознали сначала по часам на руке и поясному ремню (он был какой-то особенный, купленный еще в Германии), затем по зубам и пластине в позвоночнике. Орден Мужества посмертно, как утверждал Шиловский, выбили у чинуш лишь с третьей попытки.

Могила неопознанного солдата

Капитану Виктору Мычко осколок пробил грудь, повредив легкое, еще были ранения в руку и ногу: «Высунулся по пояс – и вдруг боль, свалился обратно, больше ничего не помню, очнулся уже в бункере». Потерявшего сознание капитана из подбитой машины вытащили, как многие утверждают, украинцы, сражавшиеся на стороне чеченцев. Они же, судя по всему, эту БМП и подбили. Об одном из украинцев, которые захватили в плен капитана, кое-что ныне ведомо: Александр Музычко по прозвищу Сашко Билый, вроде как из Харькова, но проживал в Ровно. В общем, очнулся Виктор Мычко в плену – в подвале дудаевского дворца. Затем были операция в том же подвале, освобождение, госпитали и масса проблем. Но об этом ниже.

Солдат Дмитрия Казакова и Андрея Михайлова среди спасшихся не оказалось, не было их имен и среди опознанных погибших, долгое время они оба числились пропавшими без вести. Ныне официально признаны погибшими. Однако в 1995-м родители Андрея Михайлова в разговоре со мной сказали: да, мы получили гроб с телом, похоронили его, но это был не наш сын.

История такова. В феврале, когда бои в городе утихли и подбитые машины вывезли с улиц, наступило время опознания. Из всего экипажа официально был опознан лишь Белов. Хотя, как сказала мне Надежда Михайлова, у него была бирка с номером совсем другой БМП. И было еще два тела с бирками 684-й БМП. Точнее, даже не тела – бесформенные обугленные останки. Эпопея с опознанием длилась четыре месяца и 8 мая 1995-го свой покой на кладбище обрел тот, кого экспертиза определила как Андрея Михайлова, гвардии старшего сержанта роты связи 81-го полка. Но для родителей солдата технология опознания осталась загадкой: им об этом военные отказались тогда говорить наотрез, генных экспертиз точно не проводили. Может, стоило бы пощадить нервы читателя, но без подробностей все же не обойтись: солдат был без головы, без рук, без ног, все обгорело. При нем не было ничего – ни документов, ни личных вещей, ни медальона-смертника. Военные медики из госпиталя в Ростове-на-Дону сказали родителям, что экспертизу они якобы провели по рентгенснимку грудной клетки. Но затем вдруг изменили версию: по костному мозгу установили группу крови и методом исключения вычислили, что один – Казаков. Другой, значит, Михайлов... Группа крови – и больше ничего? Но ведь солдаты могли быть не только из другой БМП, но и из другой части! Группа крови – то еще доказательство: четыре группы и два резуса, восемь вариантов на тысячи трупов...

Понятно, что родители не верили еще и потому, что материнскому сердцу невозможно смириться с потерей сына. Однако для их сомнений были веские основания. В Тольятти не только Михайловы получили похоронку и цинковый гроб, в январе 1995 года вестники смерти постучали ко многим. Потом пошли гробы. И одна семья, оплакав и захоронив погибшего сына, в том же мае 1995-го получила второй гроб! Ошибочка вышла, сказали в военкомате, первый раз мы не того прислали, но на этот раз точно – ваш. А кого же похоронили сначала? Как было верить после этого?

Родители Андрея Михайлова в 1995 году несколько раз ездили в Чечню, надеясь на чудо: вдруг в плену? Обшаривали подвалы Грозного. Были и в Ростове-на-Дону – в печально знаменитой 124-й медико-криминалистической лаборатории Минобороны. Рассказали, как там их встретили хамоватые, пьяные «хранители тел». Несколько раз осматривала мать Андрея сложенные в вагонах останки погибших, но сына не нашла. И была поражена тем, что за полгода никто даже не попытался опознать эти несколько сотен убитых: «Все прекрасно сохранились, черты лица четкие, всех можно опознать. Почему Министерство обороны не может сделать снимки, разослав их по округам, сверив с фотографиями из личных дел? Почему мы, матери, должны сами, за свой счет приезжать за тысячи и тысячи километров, чтобы найти, опознать и забрать своих детей – опять же на свои гроши? Государство забрало их в армию, оно бросило их на войну, а потом там и забыло – живых и мертвых... Почему армия не может по-человечески хотя бы отдать последний долг павшим мальчишкам?»